Дурман. Высшая добродетель
Аполлинария Николаевна поднялась, едва Каурский закончил говорить.
— Вам надо денно и нощно грех свой отмаливать! — сухо сказала она. — И вы ещё о чужих грехах говорить что-то смеете…
— Кто не без греха, Аполлинария Николаевна? — усмехнулся Каурский, словно даже довольный произведённым впечатлением.
Старуха ушла, шаркая ногами и бормоча то ли молитву, то ли проклятие.
— По-моему, Андрей Венедиктович, вы поступили очень смело, — сказала губернаторша. — Но не представляю, что испытала та женщина, жена полковника.
— Лидия Осиповна погоревала для приличия полгода, перебралась к отцу в Петербург и вскоре вышла замуж. Её новый супруг делает блестящую карьеру, она устраивает пышные приёмы…
— А муж гниёт в земле, — проговорила Екатерина.
— Да, так случается, что мужьям меньше всех везёт, — сказал Каурский и посмотрел на неё долгим взглядом. — Вероятно, было бы лучше, если бы тогда погиб я…
— Нет! — воскликнула Екатерина с горячностью, которая не прошла незамеченной мимо губернаторши.
— …Но судьба оказалась на моей стороне. Продолжаю жить без целей и пользы.
— Жениться вам нужно, Андрей Венедиктович, — сказала Трошина. — Вся эта ваша философия сойдёт на нет. Женатый человек и холостой — это два совершенно разных человека. Отчего вы до сих пор не женаты?
— Боюсь, что меня разлюбят, — ответил Каурский.
— От этого никак не уберечься, — улыбнулась губернаторша. — А сами-то вы способны на вечную любовь?
— Не знаю, Евгения Васильевна, — сказал он, задумчиво тасуя колоду карт. — Всякие чувства обречены на спад. Нельзя вечно удивляться распустившейся у вас под окном розе, нельзя бесконечно восхищаться одной женщиной.
— Жестоко звучит, — сказала Екатерина, доставая одну карту из колоды. Их руки соприкоснулись. — Дама червей…
— Позвольте, но ведь брак немыслим без любви, — сказала губернаторша. — Не хотите же вы сказать, что большинство семей держатся на привычке, и их союзы скреплены чем угодно, но только не чувствами.
— Именно это я и подозреваю, Евгения Васильевна, — картинно вздохнул Каурский. — Екатерина Владимировна, скажите, вы любили своего мужа, когда вступили с ним в брак? И любили ли вы его столь же сильно по прошествии нескольких лет супружества?
Карта в руках Екатерины задрожала.
— Вы снова задаёте неуместные вопросы, — ответила она.
— Разве? Я думал, признаться в том, что любишь законного супруга, абсолютно естественно. Поддержите меня, Евгения Васильевна.
— Катрин, несомненно, любила покойного Петра Илларионовича, но сейчас ей трудно вспоминать о нём, — сказала губернаторша. — Я могу сказать за себя: да, я люблю своего Трошина, с годами это чувство лишь крепнет.
— О, вы и есть тот пример любви и семейной морали, которого мне так не хватало, — сказал Каурский и в порыве пожал ей руку, задержав чуть дольше, чем следовало. — Уверен, ни молодой офицер, ни праздный дворянин, ни скучающий поэт, ах, не буду перечислять всех этих несознательных господ, что существуют будто бы для того, чтобы смущать, влюблять и разрушать чужие браки, так вот, ни один из них не сможет заинтересовать вас. Как повезло с женой губернатору!
— Вы преувеличиваете мои достоинства, Андрей Венедиктович, — смутилась губернаторша.
— Ни в коем случае! Верность — вот высшая добродетель! Я так взволнован, Евгения Васильевна. Мне следует написать об этом в своих заметках. А теперь позвольте оставить вас. У дверей мнётся Хруставин, я совсем забыл, что мы собирались с ним читать.
Каурский поцеловал руки губернаторши и Екатерины и откланялся.
Трошина поправила пышные волосы и прошлась по залу.
— Не понимаю, от чего Андрей Венедиктович пришёл в такой восторг?
— От чистоты чувств, — печально ответила Екатерина.
— Мне немного стыдно, что я ввела его в заблуждение. Но я жена губернатора, я должна держать лицо и являть пример для общества. Знал бы кто, как осточертела мне красная физиономия Трошина, как скучны разговоры с ним, как я хватаюсь за любой предлог, чтобы укатить из дома. Но каков он, а? Пожалуй, Катрин, он начинает мне нравится. Давно ты его знаешь?
— Около двух лет, — ответила Екатерина и подошла к окну, обхватив себя руками. — А дождь так и льёт… Давай уедем?
— Какая ты стала домоседка! Неужели сидеть под шум ливня напротив Трошина, с умным видом несущим всякую околесицу, тебе нравится больше? Или ты о муже затосковала?
— Мне кажется, что Андрей Венедиктович нарочно хотел меня задеть.
— Пустое, мой друг, пустое, — нараспев сказала губернаторша. — И дождь этот нам на руку, задержимся здесь. А Андрею Венедиктовичу я попеняю, чтобы не смел тебя огорчать.
— Ах, нет, Евгения, то не его вина, я слишком чувствительна стала, во всём мерещится обида. Подъехал кто-то… Кажется, это тот доктор.
Губернаторша взглянула мельком в окно.
— Павел Казимирович слывёт в городе оригиналом, — сказала она. — Из-за этого страдает его практика. Однако Дарья Сергеевна очень им довольна. Я подозреваю, что она влюблена в него.
— Разве можно его любить? — пожала плечами Екатерина, вспомнив недавнюю встречу с ним.
— Во всякого можно влюбиться, Катрин. В прошлом году история была. Лечил он младшую барышню Сошникову, Елизавету. Сколько я Сошниковых знаю, всегда у них Лиза весела и здорова была, а тут что-то захворала, да так непонятно. Её отец, Игнатий Кондратьевич, с доктором Могиляевым поругался, тот ему старый карточный долг не выплатил, ну и пригласил он к дочери Горичевского. Павел Казимирович её осмотрел и сказал что-то в своей манере, дескать, само пройдёт, вы ей только листа смородинового заварите и сильно не кутайте. Пьёт Лиза смородиновый лист, а ей хуже становится. Снова прикатил Горичевский. В этот раз расспрашивал её долго, и пульс мерил, и вокруг постели прохаживался, а причину хвори не нашёл. По всему ему видно, что Лиза здорова, а она при нём чуть в обморок не падает. Доктор к ним зачастил. Чаи с Игнатием Кондратьевичем распивает, беседует с Лизой часами, а той всё не лучше.
— Так что же с ней было? — рассеянно спросила Екатерина.
— Как что? Да в Горичевского она влюбилась, — рассмеялась губернаторша. — Ну а Сошников разве дочь отдаст за доктора? Он дочерям графов и князей прочит. Простил он быстренько долг Могиляеву, тот каких-то микстур да растираний прописал, а Горичевского велел на порог не пускать.
Photo by Laine Cooper on Unsplash
Предыдущая часть: Дурная молодость
Автор публикации
