Дурман. В последний момент
Розовое солнце всходило над деревьями, блестела перламутром мокрая трава, таял утренний туман.
Екатерина проснулась одна в комнате Каурского, подняла с пола упавшую подушку и села на постели. Как расценивать исчезновение Каурского? То ли действительно беда с Раисой случилась, то ли он заинтересовался её признаниями и остался там на ночь.
— А может и вовсе сбежал, — проговорила она вслух.
Екатерина на цыпочках подошла к двери и выглянула в коридор. Никого не было. Тогда она пошла к себе, но войти внутрь не успела, потому что раздался выстрел. В глазах у неё потемнело, и она упала на пол без сознания.
Полетаева выбежала из детской, велела встревоженной челяди перенести Екатерину в комнату и привести её в чувства, а сама пошла в кабинет.
Дверь была нараспашку. Посреди кабинета стоял Хруставин, сжимающий ружьё побелевшими от напряжения пальцами. В кресле полулежал Каурский, на его белой сорочке расплывалось кровавое пятно.
— Зачем вы стреляли, Михаил Аркадьевич? — спросила Полетаева.
— Я бы вызвал его на дуэль, но он бы отказался! — дрожащим голосом сказал Хруставин. — Я должен был отомстить за Раю! И за вас…
Каурский слабо пошевелился и открыл глаза.
— Не подходите, Дарья Сергеевна, — сказал он. — Позвольте мне самому поговорить с ним.
— Не до разговоров вам, — строго сказала Полетаева и уверенно взялась за ружьё двумя руками. — Ну же, Хруставин, отпустите, хватит дурить.
— Он оскорбил Раю, меня, вас, всех! Мне всё известно! Он негодяй, он опасен для людей, его следует пристрелить, как бешеного зверя.
Полетаева спокойно посмотрела в глаза Хруставина, он не выдержал её взгляда и опустил голову. Она дёрнула ружьё на себя, Хруставин разжал пальцы.
Вошёл Горичевский, быстрым взглядом оценил ситуацию.
— Михаил Аркадьевич, голубчик, идите-ка к себе, выпейте ромашкового чаю, полистайте журнал, — сказал он добродушно, приобнял Хруставина за трясущиеся плечи и вывел из кабинета.
У входа уже крутилась Татьяна Яковлевна, и Горичевский закрыл дверь перед её любопытным носом.
Полетаева присела возле Каурского, взяла его за запястье, чтобы посчитать пульс.
— Как же вы так неосторожно, Андрей Венедиктович? Ведь вы лучше всего приятеля вашего знали. Хруставиных под стражей держать надо, а они среди людей ходят.
— Я спровоцировал Мишеля, моя вина. Обычно он и букашки не обидит.
— Не надо слов этих про вину, Андрей Венедиктович. Признайтесь, вы спали, он в вас спящего стрелял?
— Я уж и не помню, Дарья Сергеевна. Так книгой вашей увлёкся.
Полетаева взяла с его колен пробитую выстрелом книгу.
— Что-то мне нехорошо. Пуля, что ли, серебряная была? — попытался улыбнуться Каурский.
Вернулся Горичевский, раскрыл свой саквояж.
— Надеюсь, Павел Казимирович, вы опыта набрались с тех пор, как Выпряжкина врачевали?
— На этот счёт не беспокойтесь. Кого только резать ни приходилось, — холодно улыбнулся Горичевский и разорвал ткань сорочки.
— Только не зарежьте меня ненароком.
— Не болтайте под руку. Я привык, что мои пациенты лежат с закрытыми глазами и тихонько постанывают. Дарья Сергеевна, можно мне кипятка?
Горичевский ловко извлёк пулю и перевязал рану. Каурский попросил позволения остаться в кабинете и перелёг на небольшой диван в углу комнаты.
— Отдыхайте, Андрей Венедиктович, — сказала Полетаева, укрывая его пледом. — Я Степана у комнаты поставлю, чтобы вас никто не тревожил.
— Вы навестите меня?
— Позже. Прежде надо проведать остальных ваших друзей.
Она пошла к Екатерине, которая хоть и пришла в себя, но выглядела болезненно бледной.
— Кто стрелялся? — спросила Екатерина, приподнявшись на подушках.
— Не стрелялся, а стрелял. Господин Хруставин совершенно не умеет обращаться с оружием. Он немного ранил Андрея Венедиктовича.
— Боже! Я так и знала!
Полетаева подала ей стакан с водой и придвинула стул к постели Екатерины.
— Откуда вы могли знать это, Екатерина Владимировна? Михаил Аркадьевич добрый, но такой неловкий. Это был несчастный случай.
— Вы ничего не знаете! Я уверена, что это связано с его сестрой. Раиса вешалась на шею Андрею! Он точно жив? Скажите мне правду!
— Жив, разумеется, жив. Вы немного отдохнёте, Андрей Венедиктович тоже наберётся сил и придёт к вам.
— Как я устала, — проговорила Екатерина и разрыдалась. — Я живу на пределе, я хочу забыть его, но не могу! Я мечтала о встрече с ним, а когда мы встретились, поняла, что всё изменилось. Как прежде быть не может, а в будущем ничего нет.
— Рано или поздно вы обретёте спокойствие, — сказала Полетаева, гладя её по распущенным волосам. — Воскрешение мёртвых чувств невозможно.
— Вы так говорите, потому что знаете?
— Знаю. Разве можно утверждать то, чего не знаешь? Вы будете вспоминать о прошлом с грустной улыбкой, но вам больше не будет больно.
— Я думала, что наша любовь навсегда.
— Людям хочется думать, что всё навсегда: родители, дети, счастье, любовь, жизнь. Вы должны быть благодарны судьбе, что эта любовь случилась в вашей жизни, но с окончанием любви жизнь не заканчивается.
— Мой муж так любил меня, что узнав об измене, покончил с жизнью, — тихо сказала Екатерина. — А я желала ему смерти… Я хотела, чтобы он не мешал мне любить Андрея. Только получилось, что уход Петра Илларионовича оказался напрасен… Я всё равно не с Каурским.
— Любви не нужны причины. Вы могли бросить своего мужа…
— Нет! Вы не знали этого человека! Он не дал бы мне уйти. Он до сих пор не отпускает меня. Каждый божий день я думаю о нём. Вспоминаю его дряблые щёки, подозрительный взгляд из-под кустистых бровей, недовольство, придирки, допросы, обыски в моей спальне, — Екатерина передёрнула плечами. — За мной следили по его просьбе, ему доносили о каждом моём шаге.
— А что Каурский? Он должен был попытаться оградить вас от этого.
— Он хотел, чтобы мы уехали вместе. И я согласилась. Только в последний момент вдруг испугалась… Я бы лишилась положения и уважения, я не могла так низко пасть. Понимаете? Пётр Илларионович застал меня в прихожей. Я сидела на ступенях, потому что не могла сделать шаг в новую жизнь. Он сел со мной рядом, взял за руки и спросил, хорошо ли я всё обдумала. Пути назад не будет, сказал он. Мы разговорились с ним, как не разговаривали давно-давно. Андрей — это страсть и стихия, а Пётр Илларионович — надёжная каменная стена, за которой нет ветра. Мне было что терять, понимаете?
— Каурский вас не дождался?
— Нет. Две недели я скрывалась от него, не отвечала на его письма и записки, не принимала его друзей, опасаясь, что они скажут мне о нём. А потом был приём, на котором я была с мужем. Мы шли с ним под руку, Андрей шагнул навстречу, сердце у меня в груди оборвалось, но я прошла мимо него, даже не повернувшись в его сторону. «В этом глупом деле необходима точка, — сказал мне Пётр Илларионович. — Скажи ему, что всё кончено, что он досадная ошибка, что ты любишь мужа». С торжествующей змеиной улыбкой он подал мне бокал вина, который я выпила. Я увидела Андрея, когда он собирался уходить. Я окликнула его и повторила слова мужа. Слово в слово. Я знала, что Пётр Илларионович подслушивает, и даже услышала его довольный смешок. Андрей сказал: «Будьте счастливы, Екатерина Владимировна». И ушёл.
— Вы примирились с мужем?
— Я его возненавидела ещё сильнее, чем раньше. Он попрекал меня за завтраком, обедом и ужином, доводил до слёз в гостях и театре, мог ворваться среди ночи и потребовать, чтобы я написала Андрею письмо о своей любви к мужу. Я сидела над листом бумаги, а он держал меня за затылок, как коршун своей когтистой лапой… Я не забыла Андрея, но та подлость, которую я совершила по отношению к нему, не позволяла мне обратиться к нему. Но я ждала и любила его… Был конец марта, мы должны были ехать к родственнице Петра Илларионовича. Он сказал, что у него дурное настроение, он не намерен выходить из дома. А я сказала, что отныне мне нет никакого дела до его настроений. Пусть он является моим официальным мужем, но никакая сила не заставит меня ни любить, ни уважать его. «Вы блистательный чиновник, Пётр Илларионович, — сказала я, — но для меня вы как земляной червь. Я не могу поцеловать вас, но и раздавить брезгую». Я уехала одна. Его нашли в разгромленном доме, среди моих разорванных вещей. Он оставил записку, в которой было много плохого обо мне, но мне не позволили её прочитать…
— Своим уходом он хотел досадить вам, но и сам при этом очень страдал, — сказала Полетаева. — Отпустите его и вы. Перестаньте ненавидеть, простите то зло, что было. Я сама едва ли умею прощать, но простив мужа, вы освободитесь от его власти.
— Почему-то я вам верю, Дарья Сергеевна, — сказала Екатерина, целуя руку Полетаевой. — Наверное, мне не стоит больше видеть Андрея?
— Ваша жизнь, вам и решать, — Полетаева поднялась. — Я должна вас оставить.
Photo by freestocks on Unsplash
Предыдущая часть: Импульсивная натура
Автор публикации
