Дурман. Страсти
Полетаева проведала Раису, которая по-прежнему не хотела видеть её, столкнулась с выходящей от неё Татьяной Яковлевной, покормила Арсения, а затем пошла в столовую.
Аполлинария Николаевна перестала шептаться с Татьяной Яковлевной, увидев невестку. Обе женщины посмотрели на неё с плохо скрываемым злорадством.
— Как славно я выспалась! — сказала Евгения Васильевна, входя под руку с Горичевским. Она окинула собравшихся прищуренным взглядом. — Нас стало ещё меньше?
— В этом доме творится ужасное! — сказала Аполлинария Николаевна. — Раиса отравилась спичечными головками из-за несчастной любви, а её брат застрелил Каурского!
— Бог мой! Не может быть! — всплеснула пухлыми руками губернаторша.
— Подтверждаю ваши слова, Евгения Васильевна, быть этого не может, — сказал Каурский с порога. — Вряд ли я бы явился на завтрак, будучи застреленным.
Губернаторша рассмеялась и села за стол.
— Но я своими глазами видела… — проговорила Татьяна Яковлевна.
— Чего только с полусна не привидится, дорогая, — сказала губернаторша. — Однако вы бледны, Андрей Венедиктович.
— Мало спал, зачитался, — сказал Каурский.
— Как я в девушках читала… Запоем, дни напролёт, — сказала губернаторша. — Приключения, любовные истории, поэмы…
— Чтение романов, Евгения Васильевна, до хорошего не доведёт, — сухо сказала Аполлинария Николаевна. — Даша тоже всё с книгой да с книгой, а потому в доме и творится чертовщина всяческая. Шпектакль этот ещё… Нет бы собрать молодёжь да божественное им почитать, так ведь порочное в их умы вкладывается. Страсти любовные, веселье, непотребство одно…
— Без страстей и жизнь не мила, — сказала губернаторша. — На одной тюре жить-то тоскливо.
— И пусть тоскливо, жизнь человеку не для наслаждений дана. Даша, ты чего молчишь? С Раисой что у вас было? Ни слова от тебя, ни полслова.
— Я не знаю, о чём с вами говорить, Аполлинария Николаевна. Напрасно вы ко мне цепляетесь.
— Цеп… цепляюсь? Я по-родственному с тобою, а ты меня по рукам словно бьёшь.
— Да, Дарья Сергеевна, вы не должны в таком неуважительном тоне… — вмешалась Татьяна Яковлевна. — А про Раису Аркадьевну чистая правда всё! Травилась она! Не делайте из нас глупых!
— Но это весьма скандально, — сказала губернаторша. — А у неё главная роль. Не было бы огласки.
— Огласка такого рода привлечёт внимание к спектаклю, — сказал Горичевский. — Почтенные дамы обожают подобные истории.
— С каких это пор вы стали разбираться в почтенных дамах, доктор? — язвительно спросила Татьяна Яковлевна. — Ни одна приличная дама не допустит вас до себя.
— Дамы, господа! — губернаторша постучала ножом по бокалу. — Давайте сменим русло беседы. Не будем портить друг другу настроение в это дивное утро.
— А Илюши о сию пору нет, — сказала Аполлинария Николаевна. — Не понимаю я, как жена может быть спокойна, ежели мужа нет? Другая бы все глаза выплакала, уж до реки бы добежала…
— Как видите, Аполлинария Николаевна, мой Трошин тоже не прибежал, — сказала губернаторша, не оставляя попыток сгладить напряжение.
— Ваш супруг о благе губернии печётся, занят и весьма. Но Даша в праздных забавах об Илье даже не вспоминает.
— В праздных?! — вдруг вспыхнул Каурский. — Да она в эту ночь глаз не сомкнула!
— Всё Арсения караулила? Знаем, знаем… Али миловалась с кем? И про то знаем, — Аполлинария Николаевна заметила, что эти слова задели невестку, и продолжила причитающим тоном: — Хорошая бы жена мужу наследника родила, я бы внучка понянчила, а наша-то Даша с любовником при всех целуется! Илья узнает, посмотрим, как ему это понравится.
— Вы выжили из ума, Аполлинария Николаевна, — сквозь зубы сказала Полетаева.
Глаза Горичевского недобро блеснули.
— Говори, говори, я-то всё стерплю. Раиса видела, как Каурский тебя обнимал. Так ведь, Татьяна?
— Да и я сама видела. Не спалось мне, я вышла, а они стоят в обнимку.
Каурский рассмеялся, но скоро оборвал смех, прижав руку к раненому боку.
— Какая мерзкая сплетня, — сказал он презрительно.
— Вам угодно всё, что вам не по нраву, сплетнями называть? — спросила Аполлинария Николаевна. — Я склонна верить Раисе Аркадьевне и Татьяне Яковлевне больше, чем вам. Не обессудьте. И я прошу вас немедленно покинуть этот дом! Ваше присутствие после случившегося здесь оскорбительно! — она стукнула по столу маленьким кулаком.
— Это мой гость, и он здесь останется, — сказала Полетаева. — Напрасно вы взялись рассуждать о верности, Аполлинария Николаевна… Вспомните февральскую ночь много-много лет назад…
— Замолчи! Не смей! Не смей этого… — она обмякла на стуле и уставилась в одну точку, закрывая и открывая рот.
— Хотите остаться эталоном добродетели для своих приживалок? — усмехнулась Полетаева. — Идёмте, господа, мы здесь неуместны.
Она прошла мимо притихшей Аполлинарии Николаевны, сопровождаемая Каурским, Горичевским и злобными взглядами Татьяны Яковлевны и приживалок.
Троица снова расположилась в кабинете.
— Я хочу знать эту февральскую историю, — сказал Каурский.
— Она омерзительная, — сказала Полетаева. — Я не должна была даже упоминать об этом, но её дребезжащий голос и ложь вывели меня.
— Не думал, что что-то способно вас вывести из себя. Вы были столь хладнокровны, когда отравилась Раиса, и безупречны, когда забрали ружьё у Хруставина. Простите меня за мою вчерашнюю выходку, Дарья Сергеевна. Не думал, что она будет иметь такие последствия.
— Пустяки, Андрей Венедиктович. Они бы что-нибудь другое придумали. Но учтите, что теперь вы оба в опале.
— Экая досада, — улыбнулся Горичевский. — Не был к почтенным дамам приближен, нечего и начинать.
— Каков наш план? Будем сидеть в темноте этого прекрасного кабинета и скрываться от тётушек? — спросил Каурский.
— Нет. Мы с Арсением выйдем на прогулку в сад, присоединяйтесь.
На поляне, ближайшей к выходу из старой части особняка, поставили плетёные кресла. Горичевский на руках вынес Арсения и разместил его в кресле, подоткнув подушками для фиксации положения, сам Арсений не мог держать спину. Каурский и Полетаева сели рядом, доктор ушёл справиться о самочувствии Раисы.
— У меня дежавю, — сказал Каурский. — Только шахмат не хватает… Вы мне приснились сегодня, Дарья Сергеевна.
— Это не к добру, — улыбнулась Полетаева. — Аполлинария Николаевна видит меня во сне к болезни или к убытку. И с вами эта примета работает.
Каурский улыбнулся в ответ и посмотрел на неё сквозь дыру в книге, которую он зачем-то принёс с собой.
— Жаль, Хруставин испортил этот занимательный роман, а мне понравились кровопийцы. Полагаю, что и Аполлинария Николаевна любит попить чужой крови.
— Ей нужна живая кровь, а во мне она высохла. Эти наши вялые перепалки давно потеряли смысл. Десять лет назад в ней было больше задора, а во мне больше почтения. Я считала, что обязана уважать мать мужа, я хотела видеть в ней мать… Илья Иванович никогда не вмешивался, не принимал ничьей стороны, но Аполлинария Николаевна зудела и нашёптывала ему разные небылицы. Он приходил ко мне смурной, начинал придираться к несущественному, и в его словах я слышала слова его матери. Года через три она переключилась на Арсения. Дескать, он виновник лесного пожара, из-за него пшеница прогоркла, тиф в одной деревеньке вспыхнул, детей у нас нет и прочие глупости.
— Но как это может быть связано?
— Ей не нужны связи и логика. Достаточно того, что она втемяшила себе это в голову. Она окружила себя подругами, племянниками, приживалками, она чувствует их поддержку, а потому любая чушь приобретает значимость. Большинство решает. Я была одна среди них, значит, не права априори. Я хотела быть выше сплетен и пересудов, но, как видите, и я попала в это болото. Однажды мы с ней договорились до того, что я чуть было не вцепилась ей в горло. И тогда я ужаснулась: разве такой меня воспитали мои родители? Всё доброе и хорошее во мне пропало, я уподобилась Аполлинарии Николаевне и стала жить по её правилам.
— Вы вынуждены защищаться, Дарья Сергеевна, это другое, — сказал Каурский, взяв её за руку.
— Я знаю о ней столько, сколько ни один дотошный следователь не наберёт за годы работы. Но я знаю и о себе… Мы равны с ней, с той только разницей, что моя холодность к людям искренняя, она же умеет ласково говорить и притворяться немощной и невинной.
— Мне вы не показались холодной, Дарья Сергеевна. Меня тянуло к вам с первой же минуты знакомства.
— Может, вам именно холода и хотелось? — усмехнулась Полетаева. — Вы добились успеха в бесчувственности и вдруг повстречали существо, превосходящее вас в этом?
— Я напишу роман, вы будете в нём главной героиней!
— Андрей Венедиктович, у вас жар? — прохладная рука Полетаевой прикоснулась к его лбу. — Впрочем, напишите.
Photo by Annie Spratt on Unsplash
Предыдущая часть: В последний момент
Автор публикации
