Июнь
Июнь гуляет в капюшоне, а молчаливые люди по-прежнему хранят слишком много маленьких грязных тайн. Настолько много, что лучше б уже хранили две, но большие.
Мне чудится разговор в тишине и безмолвие в слове, как и людям смысл в моих словах, которые его лишены. Умом понимаю, что так не должно быть, но сваливаю на своё состояние невменоза и панического страха снова оказаться в одиночестве в нервозной толпе. Из развлечений только окно, потому что замок заело ещё пару дней назад, а позвонить в службу спасения все равно, что в скорую помощь — успеешь разложится на жиры, белки и прочие биологические составляющие и ещё вызвать тем самым негодование дежурного врача с лицом цвета ливерной колбасы, которого своим звонком оторвал от обеда.
Не увидеть лиц людей, не ощутить их толчков по плечам. Если Давид лжец, то Линч пророк. Я заслужил линчевание в качестве своей американской мечты.
Я достиг своего дна, при том пробиваю второе и ещё из-под него умудряюсь выстукивать что-то по-памяти из азбуки морзе, потому что мое дно — цинковый ящик с пометкой: не вскрывать. Сюр. Мозг саботирует сам себя, сжирая, как самка богомола своего супруга здравое суждение и рациональное зерно.
Голова — давно помойка необработанных и не рассортированных стекло к стеклу, пластик к пластику, отходов.
Клавиши на печатной машинке заело от разлитого пару дней назад кофе. Что ж, придётся отложить сценарий своей счастливой жизни — не судьба.
Я окинул взглядом написанное: есть понятие «феномен», применимое к выдающимся в той или иной сфере людям, с великими или синдром. Или не меньше, чем феномен, или есть «феномéн»…
И в том, и в том случае, чаще, люди из себя ничего не представляют, но великие всегда были вне досягаемости обычного педантичного прожигателя времени и слова.
Мне казалось, я даже увидел силуэт моей осени, но это был лишь короткий порыв знойного воздуха в маршрутке при открытом окон, кружащий взявшиеся откуда не возьмись багряные листья.
Она не изменилась, а я наоборот.
Photo by Etienne Boulanger on Unsplash
Автор публикации
