Январь
Я вернулся из промозглого Ленинграда уже в Петербург. Настроение, несмотря на рассыпавшийся блестящей галькой снег, было осеннее. Лужи под ногами чёрной водой под чужие сумки и сиденье. Непривычно глядеть на свежие отпечатки типографской краски вместо полупрозрачных букв под оторвавшейся ламинированной страницей, запаянной зажигалкой.
Видеть кого-то, людей, кроме пяти своих отражений в разбитом зеркале тоже. Их ехидный шепоток и оценивающие взгляды отличаются от тех, какие в голове.
Сел на метро до Васильевского острова. Мутные окна, как при мутном и неясном будущем в детстве. Темно. Только ноги достают до пола, и на них норовят в порыве высказывания своего недовольства взрослые наступить. А у меня шнурки развязаны, и сам я стал развязным каким-то.
Маленький мальчик с прической «горшок» грозит мне пальчиком, катая красно-синюю сломанную машинку без колёс на полу, пока мамаша перехватывает его синюю тонкую руку и разворачивает так, чтобы дать по заднице. Чувствую себя речной рыбой в соленом аквариуме без аэрации. Да и толку от неё, огонь чистит, а вода моет. Станет таким же.
На такие случаи я ношу в рюкзаке чёрные очки и газету, кажется, за две тысячи пятнадцатый год. Никого не волнует дата и выцветшая бумага.
Я впервые увидел ее. Стоящую среди суетных людей, привалившуюся к стеклу прямо под надписью «Не прислоняться». Я встал над ней, потеряв интерес к проигранному бабке, с воняющими на весь вагон тухлым мясом пирожками, месту. Будто бы и не зима. Я невольно зачитывался едким слогом Буковски, потерявшись в ее пахнущих имбирем и счастьем волосах, как уже успевшие растаять хрустальные снежинки. Возмущенно я выдохнул ей в шею, чтобы она перевернула страницу обратно.
— Я не дочитал, — поставил ее перед фактом, опустив подбородок в чужой влажный холодный шарф.
Она усмехнулась, будто бы боялась разрушить своим молчанием неугомонные скороспешные толкотню и толки. Я обнаружил, что все люди стоят, развернувшись к нам, и смотрят сквозь, странно снисходительно улыбаясь, будто нас не существует или наша роль в их жизни настолько незначительная, что не цепляет и взгляда.
Это было аксиомой.
На выходе я схватил ее за ледяную руку, свою осень, и мысли из головы унёс ветер, как опавшие сухие листья. Она мне улыбнулась одними губами сдержанно и тоскливо, также сухо. Душа орет, живой резанная, улыбка сама ползёт вверх, будто бы и не истерзанная.
Только я моргнул, как на моей ладони осталось пеплом лишь ее тёплое прикосновение. Его сдул порыв холодного ветра. Открывшиеся двери дали понять, что в вагоне я стою один уже несколько станций и так успел доехать до конечной.
Поскользнулся на растаявшем снеге. Никаких необыкновенных чудес.
Пришлось выходить и идти по темноте до ближайшего спуска в подземку, которая могла бы меня привезти не туда — в никуда.
Photo by dante AM on Unsplash
Автор публикации
