Февраль
Как-то на мелком листе в крупную линейку из ломаных хаотичных линий отчетливо появилось лицо. На таких листках я писал заказы своему напарнику с закусками, пока сам занимался организацией напитков. Бар, несмотря на вечер вечной пятницы, пустовал, потому мне нечем было заняться, кроме как протиранием бокалов, пока не разбил. Вычет из зарплаты. Зачёт за дело.
Стекло ничего не отражало кроме моих надежд уйти пораньше.
А теперь на меня смотрела импровизированная собеседница на мой ближайший вечер, если никто так и не захочет посетить скромную обитель Персефоны.
Она так похожа на родной человека, но с чужим незнакомым бледным лицом. И тогда я вспомнил, что я видел ее в том месяце в метро. Мы друг друга и не запомнили даже. А я оказалось…
Голову обуял запах перечной мяты, до головной боли холодный, корицы, меда и зимнего веселья что ли. До чего смешно, она же осень, почему от неё веет зимним морозом, который колет впалые щеки и лезет куда-то глубже кожного покрова?
Я увидел ее в отражении начищенного стеклянного окна. Она была в белых не по сезону сапожках, которые при ярком свете серебрились сверкающей подошвой и молнией. Под ее ногами разлетались радужными каплями лужи, синий шарф развевался по ветру.
Не помня себя, я выскочил на улицу, но никого не обнаружил. Глаза, привыкшие к сумраку, зарезало, а голова подсказывала, что это нож воображения режет плоть разума.
Она же кружилась вокруг своей оси, раздувая лёгкое пышное платье персикового цвета уже на другой стороне дороги. Искры витрин терялись в ее шлейфе, как хвост кометы в пространстве. На улице шумел крупными каплями ледяной дождь, который подобно злому волшебнику превратил мягкий снег в гололедицу, но она, казалось, это не замечала. Все также безмолвно смеялась одними глазами и элегически улыбалась в томлении неведомого.
На меня наехала машина с неистовым воплем по ушам, когда я обнаружил, что она скрылась в ближайшем переулке. Заметила, что я на неё пристально смотрел и растворилась в позолоченном тумане. Андромеда. А я не Персей, но вскочил тут же на ноги.
Меня не волновали ни сырые джинсы, ни разбитый локоть с разодранной кожей, ни выбитая фара чужой машины. Я бросился в Столярный переулок, путаясь не только в мыслях, но ещё и в ногах.
Кроме зимы и счастья, она определённо пахнет темнотой и лесными ягодами, которые бумагой и металлом ощущаются на губах и языке.
Удовольствие превращается в собственное распятие столь же быстро, сколько Эос улетучивается с приливной морской пеной на рассвете.
Photo by João Ferrão on Unsplash
Автор публикации
