Поднять веки. Фата Моргана
— Весело, — откомментировал вразрез ситуации комично Данил. — А че вы поорались-то? Николай странный мужик, конечно, но чтобы с тобой… Надо постараться. И так подорваться.
— Мне ведь Николай сказал возвращаться. Ну, за тобой, — проговорил смятенно Вишневский, и первый раз Данил будто бы и вовсе упустил этот факт. Меж его бровей залегла складка задумчивости. — Настораживает. Он единственный кто не делал ничего ненормального что ли и вид нормального, раскрывал нам сомнительную правду, потому что не похоже, что он стебался… Как страшные русские сказки. И ты же не захотел с ним идти. Выглядит так, как будто он тебя вернул ненавязчиво сам. Иначе как?
— Да черт его знает, как.
— И если б он дверь не открыл мы бы не смогли выйти, и мы же не могли сдвинуться с места. Ты это почувствовал? Пока он нам не позволил выйти… — Данил кивнул, хоть и не ощущал ничего подобного попросту потому что сохранял статичное положение. — Это типа не мира загробного, это что-то среднее, как переезд через реку в мифах древней Греции…
— Стикс.
— Да их там пять, этих рек, Ахерон, Лета, без разницы. — произнёс, глядя в темное небо Денис, доставая из карманов сигаретную пачку и чуть оцеревший короб со спичками, немо предложил собеседника тычком в плечо. — у нас одна — Смородина, ибо эти библейские мотивы у звонаря, поверья… И что горит… Огненная река. Пучай-река. И в огне не горит кто-то и в воде не тонет, тебе так не кажется? Калинов мост, тот, помнишь, через которой мы въезжали с огненными кустами красной смородины и все эти перекрёстки? Морена. Фата Моргана. И здесь нельзя по своему желанию выйти, кто сюда попадает это как загробный мир, временная петля. Ты второе говорил, а на первое наложилось. — Вишневский выдохнул струйку дыма в воздух, запрокинув голову, — Ты становишься живым мертвецом, отсюда выйти не можешь, только если тебя кто-то не дёрнет равнодушный или родной, как я тебя из болота. И мы тут держим друг друга. Как Орфей Эвридику, не знаю. Не помню русскую аналогию. У него на стене Воскрешением Лазаря из Вифании было, кстати. Оно по тому же закону же, че его воскресило… Знать бы чего хочет только.
— Ты же понимаешь что русская культура — культура смерти? — достаточно серьезно спросил Данил, останавливая Вишневского за плечо. Хотя может ли у трупа быть культ смерти? Это что сеять в плоть — все равно. Скорби. Из-за разницы в ростр вынужден быть смотреть сильно вверх. — Культ. И все эти святовства тоже за что делаются… Кому-то придётся за это расплатиться. Расплату он хочет. И, причём, за своё какое-то дело. А я не готов и не хочу. — эгоистично произнес Савицкий, но опустив взгляд помедлил. С самого детства понятно было лишь одно, что не получит он ничего. Ни в наследство, ни в ином случае. — И не хочу, чтобы ты играл в альтруиста. Я хочу поймать сеть, Николай говорил, что она тут есть, и пусть нас уже кто-нибудь вытащит отсюда, дёрнет, не знаю. Я устал… —Зачастую люди видят то, что хотят видеть. Если бы Денис вернулся, то скорее всего ничего бы не увидел. Он чувствовал странную близость, что установилась с Николаем. Будто они были не зная друг друга они были слишком похожи. Обычно одноимённые заряды отталкивались друг от друга. Он вспомнил тот взгляд, что был наполнен одновременно насмешкой и горечью. Сочувствовать не хотел, самому бы кто, но уходить в ночь при условии притянутости и надуманности…
— И усугубило с этими травами, там касаемо травных методов лечения, ты же не веришь в травки и колдовство?
— В последнее время я в этом сомневаюсь. Всё не Чумак и Кашпировский, — хотя очень похоже, должен был признать Савицкий.
— Ведь знаешь, где замок висит и велено не ходить, самое интересное место? — Вишневский сверкнул блестящими в темноте глазами. — Вы с Герой часа четыре провалялись, а он меня помочь попросил с травами, говорит, в бане висят, а там что-то типа флигеля есть, совмещен с баней. Перепутал я, вообщем. Сказано не ходить, но мы русские, нам-то чего. А там… Своего рода, алтарь и весь пол в змеях от мала до велика, чёрная плесень, это как сгусток в середине, запах воды стоялой, затхлый. В полумраке. В царство Мораны змеи же. — Данил усмехнулся беззвучно. —И образа знаешь вообще другие, даже не образа, языческое, шкура на стене, вполне себе убитого медведя. Как будто келья из другого времени и везде тоже разные пучки трав, что соседствуют с птицами, зверьем, так и просто ягодами. И я, может, это бы и спустил, но не Учитывая все то, что он нам рассказал. Кто-то он тут непростой. — Данил уже думал о роли Николая, как эдакого властителя этого места, которого не уважили или не заплатили дань. Но тем не менее вопрос оставался тогда и за Серафимом. Как они связаны друг с другом и почему Николай так долго мог отсутствовать на вверенном ему месте. Мало кто подходил на эту роль в понимании Савицкого из людей. А тут ещё яркий образ медведя, что считался в их местности верховным духом. Серафим был боле каким-то Волком. — Ещё это, — Вишневский протянул парню находку.
— Бутылка?
— Она на меня выпала буквально. Из стены, утеплённой иглами. — сказал Денис, протягивая мутный небольшой округлый бутылёк в руки Данила. — Это считается «Ведьминой бутылкой», туда складывали мочу, кожу, ногти, чтобы обошло дом собственный, людей в доме от колдовства. И знаешь, мы же много в фольклоре изучали всего… А кто у нас смотрит за всей вверенной территорией и является, ну, хозяином?
— Че? — непонимающе мотнул головой Савицкий, ещё сильнее нахмуриваясь.
— Колдун. — ответил Вишневский, избавляя Данила от умственных потуг. — Пам. С памом всегда есть шаман… Хранитель-медведь. Это как Лесник, Хозяин Леса, и Егерь…
— Какой же это бред, господи… — нервно усмехнулся Данил.
— Бред, не бред, но как есть. И я подумал, когда ты лежал, Вода вытекающая из твоего рта, она же была чёрная и густая, как гудрон, ты что-то у него брал, может? — дёрнул бровью, экспрессивно жестикулируя, хотя более нервно Денис. И взглядом таким наградил, будто бы Данил чай, прости господи, без ожогов не может заварить. И это, раз, и не заметил. Савицкий на это закатил глаза. — Не смотри так на меня, я просто думаю под что-то типа подселенца. Левиафана.
— Но Лене же стало плохо до этого, значит, вероятнее что-то не то с этим домом?
— Я это взял, но я не знаю, кто мог бы нам прочитать, — передернул плечами Вишневский под несколько округлившийся взгляд Данила. Из внутреннего кармана куртки в руки перекочевал небольшой томик, размером с ладонь. Открывал его на весу Данил с помощью Дениса. В компактной книжечке из странной кожи находились засушенные цветы, вложенные, сложённые где-то вчетверо, бумаги с иллюстрациями. Шелковая лента закладки им не трогалась. Однако сами записи практически невозможно было прочитать, не от времени, хотя было видно, что фолиант старый, от языка.
— Я знаю, — твёрдо заверил Савицкий, поймав момент озарения. — Ульяна, мы так и не встретились, но тут думаю найти кого-то не проблема на сотенках квадратных метров.
— Ладно, ты мне не говоришь, я тебя не спрашиваю. — вскинул беспомощно руки Денис, не мучимый нисколько любопытством и желанием просветиться в деталях, кто, что, как и зачем. Данил коротко кивнул.
— Мы здесь проходили уже.
— Нет, сейчас влево и конюшня. Дождь расходится, придётся туда, — несмотря на то, что у Савицкого пальцы были субтильными, при этом очень цепкими. Выдавало в нем внутреннюю панику. Не было желания все также храбриться и хорохориться. Понял, что попасть в обстоятельства и перепродумывать в голове поведение в них разные вещи. Абсолютно. Плюс, с Денисом уже было не страшно. Его не покидало ощущение привычной закольцованности бытия, что хуже вместе взятых КАДа и МКАДа. С них хоть выехать можно было. Вишневским в тот момент не ощущался столько вес ладони самой, сколько пальцев и от них следы.
Зашли в упомянутую конюшню они спустя пять минут осмотра территории на наличие кого-то постороннего. Хоть в чем-то телефон Савицкого, что он забыл в куртке Вишневского под предлогом неглубоких карманов ещё с утра, пригодился. Внутри было зябко и только стоило им перейти порог, как дождь перетек в мощный и очень сильный ливень. Он тарабанил по крыше, по стенам, везде. В то же время и нигде практически. Будто бы только и ждала погода ненастная пока они зайдут, чтобы разразится. Денис задвинул мощный засов на себя, чуть в сторону. Савицкий же глядел, как едва прояснившееся небо окончательно заволокло не серой вуалью, а чёрным беспросветным полотном ночи и белёсыми редкими полосами стены дождя в качестве вышитого декора. Вдали сверкнула молния и пуще прежнего раздались раскаты грома. На этот раз совсем близко, будто бы над головой.
Вишневский отметил в поисках источника света лишь большой напольный фонарь. Такие видел Савицкий лишь по телевизору и один раз в пожарке на экскурсии в школе, и маленький такой, с керосиновой лампой. Они зажгли все это дело от спичек, что были извлечены из карманов Дениса.
Тусклый свет озарил темное, влажное, от этого душное, помещение не полностью. Его было безбожно мало. Дышать темно. Парни решили, что лампа это бесспорно лучше и безопаснее нежели они бы, найдя сор, разожгли бы в помещении огонь. Хотя стало бы теплее. Чего горелому от горящего. К чертям технику безопасности.
— Мы здесь на всю ночь, — констатировал Денис. — Может, больше, поспать бы надо. Предлагаю дежурствами мало ли чего… Хочешь первым? — вопрос похож в обстоятельствах на то, если б такой же задавали под адреналином, бьющий по всему телу. Савицкий мотнул головой отрицательно.
— Не очень.
— Честно, тоже не хочу. Но надо, — со вздохом и знанием дела сказал Вишневский. — Попробуй прилечь, я пока посижу.
Минут десять царило молчание, что разрежалось лишь громким сбитым сопением Данила. Вишневский разблокировал живущий на последних процентах телефон. Одиннадцатый час. Без одиннадцати двенадцать правильнее. Последний перед вступлением нового дня в свои права… И не о справедливости, забавный факт, что ее вообщем-то и нет, скорее всего. Как месть удел грешников, так и справедливость ничем не отличается, если ее вершит кто-то. Это о том, что у каждого есть шанс. Если успеть до полуночи. Регина рассказывала, она в этом понимала по зову и интереса, и необходимости гораздо больше. Савицкий повертелся на неудобном полу, положив ветровку под голову и постепенно затих, отвернувшись лицом от слабого света.
— Ты спишь? — спросил тихо Вишневский спустя несколько минут.
— Нет, — повернувшись, разомкнув сожмуренные с силой глаза, ответил Данил.
— Так сопишь просто так…
— У меня был сломан нос за школой. Очень и очень давно. В больницу не пошёл и сросся хрящ неправильно. И это после того, — отозвался Савицкий буднично. Непривычно было делиться с кем-то подробностями своей жизни. Привык самому по себе и без лишних подробностей. Хотя всем эгоистам о себе разглагольствовать легко. Тут же… Было и было. Намного интереснее было, что будет.
— Ну, тогда не сладко, а больно… — улыбнулся коротко, отведя взгляд, Денис, подавляя в себе смешок.
Данил понял почему, конечно. Он не был человеком на подъем легким, с полоборота не заводился, и даже если поерзать ключом в зажигании не факт. Как старая чахоточная «Волга».
— Ден?
— М?
— Типа, если начнётся какой-нибудь п…дец, он уже начался, черт, почему ты не смог кинуть? Серьезно, не понимаю. — закатил глаза секундно Савицкий, упираясь руками согнутыми в локтях в колени. — Они же незнакомые тебе люди… И меня ведь не кинул, несмотря… И если даже между твоей жизнью и чужой твоя стоять будет не кинешь?
— Нет. Да и ты вернулся. Ничего не изменилось от твоего решения. От моего тоже, возможно, ничего не изменится, но попытка изменения…
— Да так и думал, — кивнул головой со смешком Данил. Все же, слава богу и кпсс, это не глупый и беспросветный альтруизм. — Что с синдромом спасателя и миротворца. Это не плохо даже. Ну… я б кинул. Я эгоист по природе.
А у Вишневского слова, что называется, по-совдеповски — на века. Ощущение такое.
Савицкий вспоминал их разговор с Олей, что состоялся еще до того, как он бессовестно целовался с Миленой, и не испытывал ни единого укола совести, пока прижимал ее к сухой и шершавой коре дерева. Было в этом что-то крышесносящее, в желании доказать собственное превосходство и тыкнуть ленно после этого кто на самом деле чего добивается. Иначе не было бы ответа. Что-то берётся не холодом, не огнём. Удовлетворение слабое.
— Ты же не бросишь меня, да? — спросила Рыкова, в глаза глядя, будто без слов заранее надеясь ответ прочесть, — Ну, если чего…
— Да нет, — сначала с запоздалым понимаем какого ответа от него ждут проговорил Савицкий. — нет, конечно. Да и какое «чего», ты че.
Хотя четко знал, что точно сделал пользу бы в пользу себя, если бы вдруг случилось это «Чего» и не подумал. Всегда в пользу себя. Лена, Оля, Наташа, Света. А он у себя один. Риск мало что оправдывает, если хотя бы чего-то. А в чем смысла не видно, там и нет.
— И никак бы не задумался даже?
— Нет. — пожал плечами Данил безразлично. — Если другие думают о других, то зачем? Обо мне в таком случае никто не подумает, если и я буду, не останется места банально. — Вишневский оспаривать не стал. Савицкий помедлил и продолжил, спрятав глухой кашель от промозглости, что осела буквально в легких, в кулаке. — Я привык рассказывать о своих минусах или недостатках сразу.
— Почему именно о них?
— Считаю честным, если люди будут знать, с чем имеют дело сразу. Мне снилось тогда, что изо рта Ники выползают огромные пауки… Все в чёрных мерзких восьминогих тварях, что как термиты сжирают все вокруг… Многое, что мне снилось находило какое-то отражение в действительности. Почти сразу. Колодец этот и кислота, топи сами, огонь…
— И ты не рассказывал? — несколько удивлённо проговорил Денис, но после подумал, что вряд ли бы тоже рассказал. Очень маловероятно.
— А ты бы поверил, даже если бы и да? — в тон поинтересовался Данил, сводя брови.
— Нынче не приходится выбирать во что верить, а во что нет. — прозвучало несколько резко. Вишневский обратил на это внимание только после продолжительной необходимой паузы. Во что верить, то может остаться реальностью, ибо люди не могут верить в то чего нет и придумать то, чего не существует. Так говорил его психолог. Рома был плохим психологом. Вера ведь полная чушь, если подумать. Можно верить только в себя. Или в человека, который бы верил в тебя. Верить «на всякий случай».
Вишневский примирительно толкнул ладонь Савицкому в плечо первым.
Данил несколько неловко покосился как когда-то на порывистую попытку объятий, с такой же неловкой разбитой улыбкой. «Забываю, что у тебя это, как его, личное пространство, не любишь». Денис был очень тонок в плане ощущений, не отдёрнул тогда руки, чем раздражил. Вишневский ладони на чужих плечах и затылке расположил, что с нажимом наклонили на собственное плечо. А Савицкий… Съежился привычно и неизменно, что-то ядовито выплевывая. Не привык и не хотел привыкать к тому, что рядом постоянно находится кто-то, кому тебя вечно тронуть надо, будто так мысль лучше доходит… Но не мог ответить говном, если к нему по-нормальному. Сам голову, откидываясь, сейчас положил на плечо, сидя боком. Вишневский даже не повернулся, подавляя крепкий зевок.
Photo by Karen Nadine on Pixabay
Предыдущая часть: В топи д’Акосты
Автор публикации
