Срыв. Жалеть не хочется
Около двенадцати ночи написал Константин. Ева слышала звук сообщения, но читать сразу не стала.
Что он мог ей написать? «Спокойной ночи, Евочка. Приятных тебе снов»? Если бы у неё было настроение, это вылилось бы в пустую болтовню на пару часов, но сегодня болтать желания не было. Костя, милый Костя, которого постоянно жалко, но и жалеть не хочется. А хочется взять за плечи, встряхнуть так, чтобы зубы клацнули, и он проснулся бы наконец. Надо учиться заботиться о себе самому, Костя, а не сидеть, как птенчик, с широко открытым клювом. Прекрасно, что мама всегда рядом и любого в клочья порвать готова, но это тупик.
Ева пошла на кухню, поставила на плиту чайник. Пришло ещё одно сообщение. Странное ощущение. Вроде не интересно, но и в то же время не заглянуть не получится. Она налила чай, поискала на полках что-нибудь вкусное, нашла горсть ирисок и полезла в телефон.
«Ты нормально добралась? Я хотел пожелать тебе спокойной ночи и хорошего сна».
Что же, это было предсказуемо.
«Ты уже спишь?»
«А вот сиди и думай, сплю я или нет», — подумала Ева с внезапным раздражением. Константин так привык, он с матерью по десять раз в день созванивается, о каждом шаге ей докладывает, а с Евой так не получится.
Возможно, если бы Маргарита Львовна была с ней более приветлива, у Евы было бы сейчас другое настроение. Если подумать, никто из них не сказал друг другу ничего особенно резкого или неприятного, но отношение всегда угадывается интуитивно, даже слова не нужны.
Пришло ещё одно сообщение от Константина: «У тебя всё хорошо? Я переживаю».
«Надо заканчивать с ним, — подумала Ева со вздохом. — Привыкнет, напридумывает себе ерунды, потом не отвяжешься».
Ева взяла чашку с чаем в комнату и легла на диван, не раздеваясь. Почему она думает о парне, который не в её вкусе? Что у них за игра, в которой оба проиграют?
Она знала, что ей нравится в людях, она могла бы расписать это по пунктам, в отличие от своей матери, которая постоянно ошибалась.
Матери хотелось женского счастья в том виде, в каком она его понимала. У них в квартире время от времени появлялись новые мужчины, но надолго не задерживались. Еве хватало одного взгляда для понимания, что перед ней очередной забулдыга с внешностью замухрышки, матери же нужно было пару месяцев, чтобы прийти к такому выводу.
Утром Ева поехала к матери, давно у неё не была. Мама открыла ей и прижала палец к губам:
— Тоша спит.
Ева опустила глаза на пол, увидела мужские ботинки со стоптанными задниками и усмехнулась. Всё повторяется.
— Что же ты на одни грабли-то? — спросила Ева, когда они прошли на кухню и прикрыли за собой дверь. — Беспородность хороша для собак и кошек, они всё равно милые. А у этих твоих всё на морде написано.
— А мне не двадцать лет, чтобы привередничать, — сказала мать. — Да я и в двадцать-то носом не крутила. Два месяца с отцом твоим повстречалась и сразу в ЗАГС.
— Не понимаю, как так можно… — сказала Ева, размешивая в чашке сахар. — Как за два месяца можно узнать, что это подходящий человек?
— Узнавали же как-то, — улыбнулась мать. — Знаешь, как мама мне говорила? Семнадцать молодая, восемнадцать молодая, девятнадцать невеста, двадцать — старуха.
— Лихо, — присвистнула Ева. — После двадцати, значит, жизни нет?
— Почему нет? Есть. Просто уже не для себя.
— А если для себя хочется? Ты родила меня в двадцать, растила, кормила, заботилась, вырастила, наконец, сейчас разве не время жить своей жизнью? Так нет, ты тащишь сюда каких-то дефектных…
— Чего сразу дефектных? Тоша, например, очень порядочный человек.
— А что он имеет в свои под пятьдесят? — прокурорским тоном спросила Ева. — Какая у него недвижимость, машина, работа?
— Понимаешь, Ев, не всё измеряется количеством денег.
— А чем? Ну в чём измерить его успешность? Или он что-то создал? Кому-то помог? Может, он просто хороший человек?
— Да, наверное, хороший.
— Но ты сама в этом сомневаешься. Он никакой, твой Тоша. У него замызганные вонючие ботинки, мам. Заходишь в квартиру, и сразу в нос бьёт этот запах. Только не говори, пожалуйста, что тебя это ни капли не напрягает. Ты купишь ему новые ботинки, потом три пары новых трусов, куртку на осень, но даже это ничего не изменит. Он пойдёт в новую жизнь в новых трусах и ботинках, не дав тебе ничего взамен. Заметь, я не о материальном сейчас.
— Ты жестока, — сказала мать и отвернулась к окну.
Ей было неприятно это слушать, но так всё и будет. У неё характер человека, который терпит и тащит, как бурлак. А люди этим внаглую пользуются.
— Зачем тебе этот Тоша, мам?
— Затем. Знаешь, как стыдно быть разведённой? Как второй сорт.
— Глупости какие, вон актрисы по пять раз разводятся, и ничего.
— То актрисы. А здесь всё иначе. Елизавета Петровна из двадцать второй всегда так жалостливо поглядывала и спрашивала, не наладила ли я личную жизнь. А помнишь, как соседки сплетничали на лавке, когда мы из садика возвращались? Тебе конфеты совали, у матери-одиночки денег на конфеты же нет, откуда… Проходишь, они улыбаются, а за спиной потом шёпот.
— И что, пусть говорят. Может, они и не про тебя даже. А конфеты я их не ела, кстати.
— А мне казалось, что про меня. Бабушка одно время с ними даже сидеть у подъезда не хотела, чтобы не слышать этого.
— Странно определять ценность человека по наличию или отсутствию у него пары. Даже не странно, а дико. Как неандертальцы какие-то. Что, если Тошины треники на верёвке сушиться будут, тебя зауважают сразу?
— Не утрируй, — улыбнулась мать. — Мне бы твоё безразличие…
— Это здоровый эгоизм. О себе тоже надо заботиться.
— А я старалась для других. Для мамы, для тебя. Я всю жизнь была послушной, я не могла иначе, меня так воспитали.
— Так перевоспитывайся, кто мешает-то?
— Да поздно уже. Если подумать, полжизни за плечами, страшно что-то менять. Я училась играть на скрипке, педагог в музыкальной школе хвалила, а Елизавета Петровна пожаловалась, что играю много, покоя нет, и скрипку мою продали. Или вот вспомнилось: осветлила волосы в конце десятого класса, так мне шло, пришла домой, а мама губы поджала и говорит: «Выглядишь как дешёвка. Не смей меня позорить». Схватила за руку и в парикмахерскую. Вернулась я с серым цветом и стрижкой под мальчика.
— Надо было её послать.
— Кого? Маму?
— Любого, кто мешает тебе быть тобой. Одиннадцать сорок на часах, Тоша почему спит? — сменила тему Ева, заметив, что мама загрустила.
— Лёг поздно, кино смотрел.
— Вот, о чём я и говорю. Гна-а-ать. Метлой поганой. Ты у нас жаворонок и ложишься рано, зачем тебе этот прынц со своим распорядком? Хочется заботиться о ком-то, хомячка заведи, если тебе твоих гераней мало.
— Кхм! Доброе утро! — сказал появившийся в дверях Тоша. Это был невзрачный мужчина с помятым лицом.
Ева поднялась. Он прошёл и сел к столу, по пути заглянув в стоящую на плите кастрюлю.
— Что у нас на завтрак, Масюнь? — спросил он, и Ева поморщилась от его сюсюкающего голоса. — А вы с нами не позавтракаете?
— Нет, спасибо, я уже пообедала, — ответила Ева и пошла в коридор. Вид чужого человека на их кухне был неприятен, хотя она и старалась не показывать этого матери.
— Приезжай почаще, — сказала мама. — Мы так редко видимся.
— Ну вот когда Тошу прогонишь взашей, тогда я к тебе на неделю приеду, — пообещала Ева.
Она вышла на улицу и посмотрела на окно. Мама махала ей рукой. Ей бы хотелось провести с мамой весь день, но только не при Тоше, который бы хмыкал, лез в разговор, да и просто мешал бы одним своим присутствием.
Ева зашла в парк, просидела почти час на лавочке, глядя на облака над зелёной водой озера, потом поехала к знакомой, что жила в этом районе.
Вернулась поздно. У её двери сидел на корточках Константин. Он поднял голову, улыбнулся.
— Давно сидишь? — спросила Ева.
Константин почувствовал, что она ему не рада.
— Не очень. Ты вчера не ответила, я подумал… Подумал, что…
Прошли в квартиру. Она собиралась ему ответить, но из головы вылетело. Стало немного стыдно, чужие переживания не доставляли ей удовольствия.
Ева надела домашнюю футболку, расположилась на кухне и открыла ноутбук.
— Мне надо кое-что срочно сделать, — сказала она.
— Я подожду.
Константин положил голову на стол перед ней. Ева посмотрела на его затылок с редеющими волосами, ей стало скучно.
— Иди к себе, Костя, — сказала она.
— Ты меня прогоняешь?
— Ко мне мать сегодня приедет, — ответила Ева, хотя был соблазн сказать ему как есть, а не врать. — Комната одна, диван один, не на полу же ты будешь.
В тоскливых глазах Константина читалось, что он и на полу готов спать, и только стеснение от присутствия незнакомого человека его останавливает. После его ухода Ева убрала с коленей ноутбук и прошлась по комнате, опрокинув на пол чашку с недопитым чаем. Она знает, чего хочет, и лелеет свой эгоизм, но не сказать, что сильно от этого счастлива.
Photo by ragnahellberg on Pixabay
Предыдущая часть: На чужом фоне
Автор публикации
