Дурман. В выгодном свете
Каурский постоял минуту у комнаты Екатерины, а затем прошёл к себе. Он повалился в кресло и потёр горящую щёку. Раздался тихий стук.
«Извиняться пришла», — с лёгким злорадством подумал Каурский и разрешил войти.
На пороге появилась Раиса, нервно комкающая кружевной платок.
— Как вы, Андрей Венедиктович? — спросила она, не поднимая на него глаз.
— Как? Хм… Думаю, это не смертельно, Раиса Аркадьевна. Да и мне не привыкать.
— Дарья Сергеевна совершенно не создана для приличного общества, — вздохнула Раиса. — Эта её неуместная резкость…
— Вы не обелить ли меня в своих глазах хотите, Раиса Аркадьевна? — усмехнулся Каурский. — Я полез к ней с поцелуем, за что справедливо схлопотал по физиономии. Разве вы, как безусловно благовоспитанная и приличная девушка, не сделали бы то же самое?
— Нет, не сделала бы, — Раиса покраснела.
— Вы уверены, Раиса Аркадьевна? — спросил Каурский, подходя к ней вплотную. — Вы понимаете, что за поцелуем может последовать продолжение? — его тяжёлые ладони опустились на её дрожащие плечи.
— Да… Ах, нет! — Раиса дёрнулась из его рук и бросилась вон из комнаты, выронив платок.
Каурский вернулся в кресло и рассмеялся.
Резко распахнулась дверь, на сей раз пришёл Хруставин. Вид у него был гневный и потерянный одновременно.
— А, Мишель… Чего тебе?
— Чего?! Ты смеешь спрашивать?! И я сейчас столкнулся с Раисой, она будто не в себе была, что здесь произошло?
— Успокойся, Мишель. С твоей сестрой мы немного поговорили о приличиях, она считает, что Дарья Сергеевна ударила меня незаслуженно.
— А с Дарьей Сергеевной что ты устроил? Ты знал, что я без ума от неё, и тебя это не остановило?
— Ты также знал, что замужние дамы — моя слабость. Но теперь можешь радоваться, Полетаева меня и на сто шагов к себе не подпустит. На фоне приятеля-негодяя ты окажешься в выгодном свете, Мишель.
— Перестань улыбаться, я не нахожу в этом ничего смешного. Нам нужно объясниться, Андрей.
— Изволь, — устало сказал Каурский и указал ему на стул, но Хруставин не сел.
— Скажи, Дарья Сергеевна… она тебе… у вас с нею…
— Да чего ты мямлишь? Двадцать три года детине, а ты всё запинаешься. Я к ней ничего не чувствую. Это ты хотел выведать? И к Екатерине тоже. Я не способен больше что-либо ощущать. Во мне все чувства погибли и истлели за те месяцы, что я был один. Но мне ничего не стоит приударить за любой из них. Хочешь пари, Мишель? Любая станет моей меньше, чем за неделю. Выбирай: Трошина, Полетаева, твоя сестра…
— Замолчи! — топнул ногой Хруставин.
— Не нравится? Экий ты собственник. Постой, я скажу тебе главное. Сегодня я понял, что у меня с Дарьей Сергеевной много общего.
— Что у тебя может…
— Не перебивай. Она тоже никого не любит. Ни мужа, ни его чванливую мать, ни родственников, которых полный дом. Ведь иную бы твоя преданность тронула, но только не её.
— Ты её совсем не знаешь. Кто тебе дал право так рассуждать о ней?
— Уходи, Мишель, — Каурский прикрыл глаза рукой. — Ты меня утомил своей правильностью. Я не жду никаких разрешений, я привык говорить и делать то, что мне угодно.
Хруставин выскочил от него и побежал к себе, вытирая слёзы. Он испытывал жуткое разочарование в человеке, которого совсем недавно искренне обожал.
«Зачем я это сделал? — спросил себя Каурский после его бегства. — Зачем показал ему всю грязь своей души? Чтобы не захлебнуться самому?»
Каурский распахнул окно и удивился тишине и холоду. Дождь закончился, небо полностью очистилось. Мерцали далёкие звёзды.
«А ведь такого, какой я есть на самом деле, ни одна живая душа не полюбит, — подумал он вдруг с горечью. — За моей весёлостью маячит угрюмость, за приятной наружностью — звериный оскал. Бедная Катенька… Но и она любила не меня настоящего, а другого, придуманного ею».
Каурский лёг на неразобранную постель, не снимая одежды, лишь расстегнул пару пуговиц на жилете.
«И всё же я обманул Хруставина. Полетаева любит Арсения, это примитивное несчастное существо, значит, она не столь безнадёжна, в отличие от меня».
Он долго ворочался, не в силах уснуть или отвлечься. Одежда давила тело, но тяжесть на душе была ощутимее.
«Я обидел всех, кто по-доброму относился ко мне. Зачем? Что я от этого приобрёл? Хруставин наивен и простодушен, но и он не заслужил подобного отношения. Я был для него если не идеалом, то уважаемым человеком, а я растоптал его веру в дружбу. Раиса… Раиса непременно встретит своего негодяя, пусть им буду не я. Извиниться? Сказать Екатерине, что любовь к ней отравила меня олеандровым дымом, превратила в кусок известняка? К чёрту это всё! Уеду на рассвете, пусть остаются со своими деревенскими спектаклями, пусть пьют чай и хлопают ставнями. Пусть всё без меня».
Наконец он уснул, и ему приснилась зелёная гостиная. Она была вся увита лианами и тропическими деревьями, а с высокого потолка шёл дождь. Каурский долго брёл, спотыкаясь о торчащие под ногами корни, и вдруг оказался на поляне. На малахитовом троне сидела Дарья Сергеевна, рядом с ней Горичевский и Арсений играли в шахматы. «Какой же вы дурак, господин Каурский, — сказала Дарья Сергеевна. — Не пожалеете ли, что пустоту и одиночество выбрали? А ведь и вы могли бы быть счастливы». Земля под ним проломилась с ледяным треском, и он полетел в чёрную пропасть.
От стремительного падения перехватило дыхание, отчаянно забилось сердце, и он проснулся.
Photo by Gary Ellis on Unsplash
Продолжение: Благоразумная женщина
Автор публикации
