Дурман. Без меры
Каурский поднял голову, когда Полетаева вышла от Екатерины, растянул губы в улыбке.
— Она уснула, — тихо сказала Полетаева. — Не желаете ли тоже пойти отдохнуть?
— Если позволите, мы вместе отправимся в гостиную и присоединимся к остальным. Мне не хочется оставаться наедине со своими мыслями.
Они вошли в небольшой зал на три окна, с бледно-сиреневыми стенами, изящной белой и золочёной лепниной под потолком и зелёными шторами на окнах. У одной стены стояли многочисленные кадки с цветущими растениями, источающими ненавязчивый сладковатый аромат. Другая стена была отдана под полки с книгами. В углу располагался рояль, по центру стояли круглые столы, покрытые атласными скатертями, кресла, диванчики и оттоманки, обитые зелёной материей.
— Эдемский сад, — сказал Каурский, посмотрев по сторонам.
— В старой части дома мои любимые комнаты, — сказала Полетаева. — Здесь почти всё осталось нетронутым, как было при моих родителях.
Они сели к столу, огороженному плетёной ширмой от остального пространства. Подали чай, медовые пряники и засахаренные вишни.
— Позвольте, Дарья Сергеевна, но разве это имение не принадлежит Полетаевым? — удивилась губернаторша. — Совсем недавно Аполлинария Николаевна рассказывала мне, как её покойный муж занимался здесь хозяйством.
— Аполлинария Николаевна порой помнит то, чего не было, и забывает то, что было, — усмехнулась Дарья Сергеевна. — Имение Полетаевых было за рекой, а здесь всё принадлежало Елецким. Пока всем распоряжался мой опекун, Выпряжкин, многое пришло в запустение, земли ушли с аукциона, часть дома сгорела пятнадцать лет назад, в то лето, когда ужасная засуха была. После Илья Иванович начал приводить усадьбу в порядок, пристроил новую часть дома, эту же я не позволила трогать.
— Выпряжкин… Что-то я слышала о нём гадкое, — поёжилась губернаторша. — Но лично знакома не была.
— Пусть и впредь судьба отводит от вас таких людей, — сказала Полетаева и вдруг улыбнулась. — А помните, Павел Казимирович, как Выпряжкин волдырями покрылся и чуть голову не разбил, посчитав это божьей карой?
— Как не помнить, Дарья Сергеевна, — отозвался Горичевский. — Я тогда только учёбу окончил и в город приехал. От каждого вызова шарахался и чуть в обморок не падал. А вдруг роды сложные? А если дифтерия? А никак перитонит, что делать-то? Послали за мной среди ночи, говорят, барин без огня обгорел и в беспамятство впал. Вошёл я, а вопли Выпряжкина по всему дому разносятся.
— И вы так робко встали у стены, Павел Казимирович, саквояж у вас в руках трясётся, и что-то в нём тоненько звякает.
— А Выпряжкин на коленях по полу ползает, блажит и головой то об стену, то об пол прикладывается. Прости, господь, кричит, я всё осознал. Я пытаюсь сообразить, что с болезным делать, как ему помочь, и тут замечаю сердитую барышню в самом углу.
— Разве сердитую? — улыбнулась Полетаева. — А впрочем… да. В тот момент я мечтала, чтобы он прямо на этом полу и умер.
— Страсти какие, — сказала губернаторша и разломила пряник. Густой мёд вытек на её пальцы. — И что же вы предприняли, Павел Казимирович?
— Я подошёл к сердитой барышне, посмотрел на неё строго и спросил: это чем вы его так? Неужто кипятком? Она плечами повела и указала в угол. А там ветки поломанные и листья. Тогда я догадался, что господин этот, видимо, от растения ожог получил, только не как от крапивы, а куда более мощный. Я навёл какую-то спонтанную болтушку, велел Выпряжкина держать, а сам принялся его волдыри промывать и смазывать. Через полчаса он голосить перестал, а после и вовсе всё прошло, только след через всё лицо остался, кто-то здорово его веткой полоснул, — Горичевский подмигнул Полетаевой.
— Да вы волшебник, Павел Казимирович, — сказала губернаторша. — Не всякий врачебным даром обладает.
— Глупости этот дар, Евгения Васильевна, — отмахнулся Горичевский. — Тот доктор хорош, кто головой всецело владеет и выводы умеет правильные делать, остальное дело нехитрое, и шимпанзе обучить можно.
— Раиса, сыграй нам что-нибудь, — попросил Хруставин, которому надоело, что столько внимания Горичевскому досталось.
— Давай тогда в четыре руки, — предложила Раиса.
Брат с сестрой разместились за роялем, зазвучала музыка.
— Ну же, господа, пригласите меня на танец, — сказала губернаторша. — Когда ещё я смогу вырваться от Трошина?
— Уступаю это право господину доктору, — сказал Каурский со вздохом. — У него заслуг больше.
Горичевский поклонился и взял губернаторшу за липкую руку.
Каурский придвинул к себе оттоманку, положил на неё ноги и потянулся за чашкой. Полетаева подала ему её, их взгляды встретились.
— Простите моё любопытство, Дарья Сергеевна, но за что вы хлестнули Выпряжкина? Эта картина никак не идёт из моей головы.
— Картин эти стены повидали всяких, — ответила Полетаева. — Выпряжкин напился и повёл себя непристойно.
— Он к вам приставал?
— Мы поругались. Я спряталась здесь от него, уже почти успокоилась и начала засыпать на диване. Проснулась, почувствовав на себе чужие прикосновения. Он что-то бормотал и тянул свои губы, пахнущие мочёной сельдью. Я оттолкнула его и отошла к стене, он отказался уйти. Тогда я сломала ветку и со всей силы ударила его, как хлыстом. Он разозлился, выхватил ветку у меня из руки и принялся ломать и грызть её, осыпая меня руганью. Потом он захрипел, из его рта потекла вязкая слюна, по телу пошла краснота. Я знала, что сок этого дерева ядовитый, но не ожидала такого эффекта.
— С виду вы сама кротость, Дарья Сергеевна, но в вас чувствуется внутренняя сила.
— Какая может быть сила у сломанной ветки? Знаете что, Андрей Венедиктович? Увезите отсюда Хруставиных. Мне тяжело видеть преданный взгляд Михаила Аркадьевича, да и от Раисы я порядком устала.
— А как же спектакль? Разве он ничего не значит для вас?
— Хотите правду? Не значит. Евгения Васильевна убедила меня за него взяться. И цель-то была благая: полученные от него средства решено передать в сиротский приют… Но на самом деле это всё ширма. Губернаторша получила повод отлучаться из дома и развлекаться, Раиса получила главную роль, вы — ненужные хлопоты с декорациями, а я вздохи Хруставина.
— Разве его чувства совсем не трогают вас?
— Они меня тяготят.
— Вы настолько влюблены в своего супруга, что…
— Перестаньте, Андрей Венедиктович, — перебила Полетаева. — Вы умный человек, вы прекрасно понимаете, что в моём браке нет любви.
— Мне нравится, что вы это так спокойно признаёте, — усмехнулся Каурский. — Без слёз и излишней драматичности. Давно вам известно, что у Ильи Ивановича есть любовница?
— С первого дня, — сказала Полетаева, немного помедлив. — Но вы начали переходить границы, Андрей Венедиктович.
— А я не признаю никаких границ, Дарья Сергеевна.
Он поднялся, приблизился к ней и поцеловал в губы, тут же получив звонкую пощёчину. Музыка смолкла.
— А они есть, Андрей Венедиктович, — сказала Полетаева и ушла.
Каурский потёр щёку. Раиса смотрела на него с испугом. Хруставин будто одеревенел. Губернаторша театрально рассмеялась.
— Что, Андрей Венедиктович, тяжела рука у Дарьи Сергеевны? Доктор, не посмотрите ли, вдруг у него сотрясение?
— В пустой голове сотрясаться нечему, — ответил Горичевский с едкой улыбкой.
— А ведь права Евгения Васильевна, вы редкого дара человек, Павел Казимирович. И сострадания в вас, и сочувствия без меры, — улыбнулся Каурский. — Пожалуй, пойду прилягу. На сегодня мне событий достаточно.
Photo by Annie Spratt on Unsplash
Автор публикации
