Большая Галя. Нервы
На следующий же день Галя сходила в парикмахерскую и коротко подстриглась. Генке нравились её волосы, так пусть их не будет. Волосы, которых касались его красивые пальцы, падали вокруг неё на грязный пол, и от этого будто становилось легче на душе.
Месяца через три стало понятно, что Галя забеременела. Ещё было немного времени, чтобы успеть на аборт, но это дело было для неё страшное. Надо было с кем-нибудь посоветоваться.
Она зашла к Лене, с которой давно не виделась. Выпили по чашке чая, Галя поделилась своей бедой, правда, утаив, что отцом ребёнка вероятнее всего является Хватов.
Лена ахать не стала, большой трагедии она в этом не видела.
— А знаешь, я ведь тогда от вашего золотого мальчика аборт делала, — призналась она. — Мы с ним в тот вечер на даче, когда свадьбу вашу отмечали…
— Ой, Лен… А почему не оставила?
— Потому. Сама не догадываешься? У него таких дур хоть задницей ешь, а мне свою жизнь его выродком портить?
Сказала и отвернулась. Гале стало ужасно жаль нерождённого ребёнка. К тому же она могла и ошибиться, вдруг отец ребёнка — Валентин?
От подруги она уходила в твёрдой уверенности, что аборта не будет.
Валя обрадовался. Он один был у матери, ему бы хотелось иметь брата или сестру, и свою семью он большой видел. Будущее казалось ему стабильным и счастливым.
— Представь, Галчонок, как будет здорово! В отпуск к матери поедем, лодку возьмём, я вам такие места покажу. А зимой всей семьёй на лыжах в лес, как я с дедом…
Галя кивала, почти не слушая, улыбалась. Все мечтания мужа о семье она уже перечеркнула и предала.
В начале осени её положили на сохранение. Утро было пасмурное, грустное. Галя приехала рано, но оказалась пятой в очереди в приёмник. После оформления она поднялась на второй этаж, по которому плыл запах пшённой каши, села на кровать в палате и расплакалась. Это она виновата в возникшей угрозе беременности, куда ни глянь — она виновата. Не было прежней умиротворённости, как было в ожидании Танечки, только нервы, сплошные нервы.
Потянулись больничные дни, обходы, процедуры, завтраки, обеды, ужины. После полдника приходил Валентин. Галя спускалась в фойе, видела его тревожный взгляд и прятала глаза. Валентин рассказывал о Танечке, с ней сейчас сидела его мать, о работе, спрашивал о самочувствии и анализах. Муж её любил, и это явственно ощущалось.
В пять утра рядом с больницей начинали ходить трамваи. Галя просыпалась от их лязга, больше уснуть не могла. Если бы можно было начать всё заново… Только что именно она бы исправила? Не вышла бы замуж за Валентина или не изменила бы ему с Хватовым?
За трамвайной линией, за редкими берёзами виднелась церковь. Галя смотрела на старушку, бредущую по тропинке к церкви, на людей, торопящихся по своим делам по усыпанному жёлтыми листьями тротуару, на спящих соседок по палате. Никто ни в чём её не обвинял. Она честный гражданин, будущая мать и добросовестный работник… Так почему ей плохо? Как унять стыд и заглушить совесть, она не знала.
Через две недели Галю выписали. Она пошла на остановку, постояла пять минут, а потом свернула к церкви, но перед калиткой остановилась. У низкого деревянного забора на складном стульчике сидела старушка и продавала яблоки и боярышник. Галя посмотрела на купола, повернулась к женщине и купила у неё кулёк боярышника. Она не верила в бога, но верила в совесть.
Дома она сразу взялась за уборку и готовку, потому что кроме остатков серого картофельного пюре ничего не было. Свекровь не справлялась и особо не заморачивалась, но Танечка выглядела здоровой и счастливой, это было главное.
От Валентина Галя узнала, что Генку отец отправил в Болгарию, то ли на стажировку, то ли по обмену опытом, и обрадовалась: чем дальше он от них, тем лучше.
В декабре родилась Алёна. Роды были сложные, строгая акушерка ругалась, говорила, что Галя рожать не хочет, давила на живот. Было больно и страшно.
Но через пару дней это забылось, и Галя, прихрамывая, торопилась в палату, когда приносили детей на кормление.
Вопреки её ожиданиям, полнота осталась, хотя отёков теперь не было. Лицо выглядело измученным и вытянутым, словно у ломовой лошади, она сама себе не нравилась. Исчезло то выражение счастливой умиротворённой мадонны, которое когда-то заметил в ней Генка и восхитился. Она ощущала себя просто тёткой.
В первый день дома Галя напрягалась, когда Валентин подходил к Алёне. Ей казалось, что он излишне пристально её разглядывает, будто подозревает или сравнивает с Таней. Сама Галя явной схожести с Хватовым пока не нашла, разве что ресницы у Алёны были тёмные и длинные.
Постепенно её страх сгладился. Валентин одинаково относился к обеим дочерям, и Галя подумала, что чужого ребёнка муж бы почувствовал инстинктивно.
Галя вышла из декрета, Таню и Алёну отдали в детский сад. Таня плакала, хотела домой, Алёну сад всем устраивал. На утренниках Алёна была в центре внимания, Таня отсиживалась в уголке с дрожащими губами и бросалась к матери, едва заметив её. Ела она плохо, ковырялась в тарелке, оставалась голодная. Таня часто болела, и педиатр, внимательно посмотрев на Галю, сказала: «А чего вы от меня ждёте? Поймите, бывают дети, которые не созданы для детского сада». По всему было видно, что дочери некомфортно, а ждать, когда Таня привыкнет, Гале было тяжело. Решено было, что Танечка поживёт у Анны Дмитриевны хотя бы летом.
Раз в две недели они приезжали навестить их, и Галю с Валентином поразили изменения в старшей дочери. Танечка окрепла, загорела, зарумянилась. Она расхаживала босиком по огороду с пластмассовой лейкой, ловила вредного кота и по-хозяйски возилась в куче песка у крыльца.
Алёне у бабушки не нравилось. Так же, как когда-то Галя, она морщилась от запахов, отказывалась есть стряпню Анны Дмитриевны и ныла, что хочет домой, в город. Там у неё друзья, её ждут, а тут заполошная бабка, комары и коровьи лепёшки.
Валентин делал младшей дочери замечания, Галя просила её быть тактичнее в высказываниях, Алёна надувала губы и уходила за сарай, непременно хлопнув дверью. Галя давала ей время остыть и подумать, потом пробиралась через заросли лебеды и хрена, садилась рядом.
— Пойми, Алён, не может быть всё так, как ты хочешь. Надо уметь слушать других людей и уступать. Надо уважать чувства других. Бабушка к тебе с добром, а ты ей грубишь.
— А почему я должна уступать? И вообще, ты что, врать меня учишь? — заподозрила Алёна.
— Не врать, но высказываться мягче…
— Ага, недоправду говорить. Ты и сама бабу Аню не очень-то любишь, — сказала Алёна. — У тебя вот такое лицо, когда ты дверь открываешь, — она состроила презрительно-брезгливую гримасу.
Галя резко поднялась.
— Ох, Алёнка, доболтаешься ты, — сказала она и ушла.
Пятилетняя Алёна неплохо разбиралась в людях и замечала то, что не надо. В ней не было добродушия и бескорыстия Валентина и Тани, и Галя подозревала, что это проявление черт её собственной матери, которая Алёну видела всего дважды.
Photo by Felix Mittermeier on Unsplash
Автор публикации
