После её ухода в Матисе взыграла злость. «Да что, чёрт побери, она о себе возомнила?!» Он швырнул в стену шпильки, которые до сих пор сжимал в руке, и покинул башню. Матис шагал по пустынным галереям, и мельком заметил своё лицо в одном из зеркал: оно было печальным. Герцог остановился и заставил себя улыбнуться.

Готье Гуадинот расхаживал по своему новому просторному кабинету. Его стол, залитый светом, уже был завален бумагами, хотя расположился он здесь не далее как пару часов назад. От помещения в подземелье он тоже не отказался, рассудив, что часть его служебных обязанностей будет удобнее исполнять там.

Доложили о приходе Кристель, он велел ей войти. Кристель присела в почтительном реверансе, Готье улыбнулся.

— Теперь твои поклоны не уступают в изяществе поклонам придворных дам Франции, — сказал он.

— Благодаря тебе, Готье.

— Ну, нет, не стоит приписывать мне несуществующие заслуги. Ты готова к поездке?

— В эти дни у меня было мало времени на сборы и мало свободы, но опять же благодаря тебе и герцогу Лансу, разумеется, я свободна и соберусь за считанные минуты.

— Граф де Мортен и герцог де Клеманси-Пренс тоже этому способствовали.

— И Тоби. Ланс рассказал, как тот тряс перед его лицом разными предметами и требовал выбирать: мёд или пижма. Каждого из вас я постараюсь отблагодарить при первой же возможности. Что привезти тебе из Франции, Готье?

Готье меланхолично посмотрел в окно на далёкий лес, укрытый голубой дымкой, за ним начиналась дорогая его сердцу Франция.

— Я передам тебе бумаги, которые ты вернёшь одной даме вместе с этой шкатулкой, — Гуадинот пододвинул к Кристель знакомую ей вещь с монограммой Намюр. — Я не могу тебе ничего объяснить и надеюсь, что объяснений ты не попросишь.

Кристель кивнула. Объяснения были не нужны, она и сама обо всём догадалась. Гуадинот сменил тему, заговорив о придворном этикете и нравах Версаля, и Кристель поняла, что он говорит это не понаслышке.

После разговора она недолго пробыла в своей комнате. Здесь уже убрались, ничто не напоминало о тщательном обыске, разве что некоторые вещи лежали теперь на других местах. Кристель заколола волосы и переоделась в дорожный костюм, с сожалением сняв траурное платье. Не в том настроении хотела бы она ехать во Францию. Ей бы несколько дней, чтобы привыкнуть к тому, что Белла не стало, посидеть в одиночестве у его могилы, пока свежа боль.

Без стука ворвалась в комнату маркиза в сопровождении Мередит.

— Как вы посмели обыскать мои покои?! — спросила Марси с раздражением, которое очень портило её миловидное лицо.

— Я исполняла приказ герцога, — ответила Кристель невозмутимо. — А если неофициально: в моей комнате был обыск не без вашего участия, я отплатила вам той же монетой, маркиза.

— Да как ты смеешь?!

Кристель не удостоила её ответом и прошла мимо, забрав кинжал и широкополую шляпу.

— Отвечай, когда я к тебе обращаюсь! — крикнула Марси, выходя из себя. Её поразила непочтительность Кристель, ранее при всей их взаимной неприязни она всё же имела границы.

Кристель скрылась за поворотом, не поведя и головой на окрик маркизы.

— Ты видела это, Мередит? — воскликнула Марси. — Словно я пустое место.

— Наглость этой выскочки беспредельна, госпожа, — сказала Мередит, — но у неё сильные покровители.

Марси незамедлительно пожаловалась Этьену, существенно приукрасив свою обиду, но герцог посмотрел на неё, рассеянно улыбнулся и никаких мер не принял. В его голове всё ещё было видение с венчания брата, и он начал догадываться, что Марси не столь безобидна, как желает казаться в его глазах.

Вечером герцоги и придворные вышли на прогулку. Было ясно и безветренно, что для Монтрезеля нечастое явление. От любопытных взглядов не укрылся отъезд Кристель, которую проводил до ворот Гуадинот, давая ей последние наставления. Кристель обернулась на гуляющих: Матис любезничал с Агнесс, она обвила его шею рукой и что-то горячо ему шептала.

Щёки Кристель вспыхнули, но эмоции на лице не отразились. Она пришпорила коня и покинула замок.

Любезность сползла с лица Матиса, он тут же освободился от навязчивой кузины и подошёл к Лансу.

— Разве Кристель не должна была сопровождать вас в поездке в Версаль, герцог? — спросил он.

— Всё переменилось, — ответил Ланс, целуя руку стоящей рядом Зефирайн. — Кристель отправилась по поручению Гуадинота, её не будет здесь месяц или около того. Вы всё ещё желаете сопровождать меня в поездке?

— Почту за честь, Ланс. Мне необходимо сменить обстановку и окружение.

— Мы выдвигаемся завтра на рассвете. Отдохните как следует.

По дороге к своим покоям Матис повстречал Тобиаса, который оторвался от окна, заслышав его шаги. Герцог позвал его к себе.

— Располагайся без стеснения, — сказал гостю Матис, разливая вино по бокалам. — Тем более, что эта комната хорошо тебе знакома.

— О, да, ваша светлость. Здесь я провёл лучшие ночи своей жизни. В первую был чуть не соблазнён маркизой, во вторую едва не расстался с жизнью. Вечно я не там, где надо.

— Как тебя занесло сюда, Тобиас?

— Случай и в преисподнюю завести может. Я скитался по свету, сбежав из бродячего цирка, где изображал из себя пленного аравийского принца. Меня научили танцу с саблями, который я исполнял под тягучую музыку, в расшитом медными звенящими пластинками костюме и с повязкой на лице. Моя грация нравилась женщинам, мужчины смотрели, как я управляюсь с оружием, но в кульминации я срывал с лица повязку, по толпе проносился крик испуга. Мне нравилось это, но вместе с тем это меня огорчало. «Я урод», — думал я каждый раз, покидая помост.

— Тебе было плохо в цирке? — спросил Матис.

— Ясное дело, герцог, что там был не рай, — горько усмехнулся Тобиас. — Но холод, трудности и бесконечные переезды не пугали меня. Пока балаган принадлежал господину Буффону, который ко всей труппе относился как к собственным детям, я не помышлял о побеге. Но однажды он сорвался с каната и расшибся насмерть. Цирк перешёл его брату, Жиро, вот тут всем пришлось несладко. При Буффоне я и впрямь походил на принца — в красивой одежде, с длинными смоляными волосами, моё тело перед выступлением натирали ароматным маслом… При Жиро я лишился блеска во всех смыслах. Скряга экономил на всём, дрожал над каждым экю. Мы недоедали, завшивели, обносились.

— Это скверно, — покачал головой Матис и долил вина.

— В Амьене меня закидали огрызками. Представьте, как жалок я был: волосы лезли клочьями, худое грязное тело со следами побоев, рваная одежда, палки вместо сабель — кто поверит, что видит восточного принца? Едва мне исполнилось шестнадцать, я совершил первый побег, но меня быстро нашли и вернули хозяину. Я снова танцевал, но уже без прежнего задора. После следующего побега меня сильно избили и посадили на цепь. И тогда я поклялся, что всё равно сбегу, пусть это даже будет стоить мне жизни.

— Но как ты попал в цирк, Тобиас?

— Не поверите, герцог, но я родился очень красивым ребёнком. Моя мать была служанкой в графском замке. По её туманным намёкам выходило, что я сын графа, но кто знает, правда ли это? После побега из замка бедняжка тронулась умом. Она рассказывала, что законный наследник графа, практически мой ровесник, имел отталкивающую внешность. Он был косоглаз и вдобавок имел расщелину в губе. Графиня очень убивалась по этому поводу, и тем больнее ей было слышать сравнения её сына со мной. Как-то раз граф распорядился переодеть меня в одежду, подобающую юному наследнику, и в таком виде показал кому-то из своих друзей, выдав за сына. Графиня была уязвлена в самое сердце. Той же ночью она прокралась в спальню моей матери, выкрала меня из колыбели и собственноручно сделала эти страшные разрезы на моём лице. «Ну, кто теперь урод?» — кричала она и размахивала окровавленным ножом. В ужасе мать завернула меня в тряпки и бросилась куда глаза глядят. Она долго скиталась, опасаясь дальнейшей мести графини, но раны мои загноились, и ей достало ума и мужества пойти в город и просить помощи. Один лекарь сжалился над ней и как мог лечил мои раны, не взяв с неё никакой платы. Какое-то время мы жили у него, но однажды мать проснулась, взглянула на меня и всплеснула руками: «Господь всемогущий внял моим молитвам, сынок, — сказала она, вытирая слёзы счастья. — Ты вновь стал красавчиком всем на зависть». Тогда я ещё не осознавал всю полноту своего уродства, но подбежал к медному подносу и взглянул на себя: абсолютно ничего не изменилось. Однако мать была одержима мыслью, что моя внешность вновь послужит причиной несчастий, что графиня, прознав о вернувшейся «красоте», найдёт меня и погубит. Мы ударились в бега, покинув гостеприимный дом лекаря. Жизнь на улице была тяжела, и очень скоро мать заболела. Перед смертью она отдала меня Буффону, который, сняв тряпку с моего лица, пообещал ей позаботиться обо мне. Он взял меня из жалости, совсем недавно от оспы умер его сын, и оказалось, что его тоже звали Тобиасом. «Это знак небес, — объяснил мне Буффон. — Господь забрал моего Тоби, но дал мне тебя». Зря вы угостили меня вином, герцог, — спохватился Тобиас. — Я увлёкся и наболтал вам много всего, так и не ответив на вопрос.

— Это ничего, Тобиас, — сказал Матис. — Ни время, ни вино не пропали даром.

— Сидение на цепи плохо на мне сказывалось, — продолжил Тобиас. — Я слабел с каждым днём, тянуть с побегом было нельзя. Во время следующего выступления, когда я, с трудом двигая руками и ногами, изображал конвульсии, а уж никак не танец, я решился. С помоста я прыгнул прямо в толпу, свалившись на крепкого мельника, поднялся и бросился наутёк. Я нёсся так, словно за моей спиной выросли крылья. Я слышал визгливую ругань Жиро и улюлюканье толпы, какие-то руки пытались меня схватить, но я отбивался палкой. Мне очень хотелось жить. Я это столь ясно осознавал в тот момент, и моё хилое тело поверило, что это возможно. На окраине я смог перевести дух, но силы тотчас покинули меня. Я скатился в канаву и пролежал там до темноты. После я стал бродяжничать, перебиваясь подаянием, иногда удавалось найти работу, но долго я нигде не задерживался, опасаясь Жиро. Ноги (или то была судьба?) привели меня в Вервегштейн.

— Ну и как тебе там понравилось?

— Поначалу всё шло неплохо. Я нанялся помощником к лесорубу, рассказав ему, что работал в лесу и волки изуродовали мне лицо. Он проникся сочувствием и оставил меня. Я жил на краю леса и работал в глуши, почти не встречая других людей. Лесорубу не было дела до моей внешности, и я начал ощущать себя обыкновенным. Как-то мне пришлось отвозить вместе с хозяином много брёвен одному покупателю. Мы сгружали их с подвод, и вдруг в затылок мне прилетел камень, а после раздался хохот. «Какой уродец!» — вскричал незнакомый богато одетый мужчина. Я уже успел позабыть презрительные и испуганные взгляды и издёвки. Он тут же позвал меня в шуты, но я отказался. «Я запрещу подавать тебе и давать работу, — сказал он. — Я владелец этих мест, а зима здесь суровая. Ну и кому нужна твоя гордость?»

— Это вполне в духе Питера, — мрачно заметил Матис.

— Да, герцог, это и был Питер Браббе. Лесоруб вынужден был отказать мне, он не мог тягаться с герцогом. Несколько дней я бродил неприкаянно, ни в один дом меня не пустили, так как боялись нарушить приказ герцога Браббе. Гордость тлела во мне, но ею не насытиться и не согреться. И вот на пятый день я явился к нему… Он вдоволь посмеялся надо мной и швырнул мне кость, на которую я с жадностью набросился. «Ты мой пёс! — заявил герцог. — Научись слушаться и развлекать меня, тогда проживёшь сытую жизнь». Я спал на подстилке и ел с пола…

— Не продолжай, Тобиас! — не выдержал Матис. — Могу представить, что он творил. Клянусь тебе, что став единственным правителем Вервегштейна, я сделаю тебя своим советником, и ты получишь возможность отомстить ему.

— Месть… Я засыпал с мыслями о ней и с теми же мыслями просыпался. Герцог о чём-то догадывался, и я вновь оказался на цепи. Теперь я жалел, что пришёл к нему, а не умер в лесу от голода. Не понимаю, откуда берётся эта жажда жизни, ведь жизнь никогда не баловала меня, но опустить руки и умереть от тоски я не желал. Несколько дней я старался, демонстрируя ему смирение и что-то вроде преданности, и герцог похвалялся, что ему удалось приручить человека. Я воспользовался моментом и напросился с ним на охоту. Мне дали плохонького коня, а цепь с моей шеи держал Жене, скачущий рядом. Ему доставляло удовольствие резко останавливаться, тогда цепь натягивалась и душила меня.

— Ты знаешь, что Жене…

— Да, ваша светлость! — с жаром перебил его Тобиас. — Кристель, чьими прелестными руками действует возмездие, убила его. А я… увидев тело врага, не почувствовал ничего. Ни злорадства, ни облегчения, впрочем, неправда… Я тогда подумал, что Жене получил по заслугам.

— Так что же было на охоте? — спросил Матис.

— Мы ехали очень долго, ваша светлость, но наконец достигли живописной рощи, разделённой ручьём. Герцог Браббе сказал, что желает охотиться по ту сторону ручья, на что кто-то слабо возразил, что далее владения герцога Денебуа. Браббе рассердился и заявил, что вся роща целиком относится к Вервегштейну. Всадники пересекли ручей и углубились в рощу. Я приободрился: если на этой земле власть герцога Браббе не действует, то у меня есть шанс. Мы миновали рощу и выехали на поляну, где столкнулись с людьми герцогов Денебуа. Все разговаривали на повышенных тонах и держались за оружие, а я, воспользовавшись моментом, спрыгнул с коня и рванул в заросли.

— Но разве не было тебе удобнее ускакать на коне?

— Нет, герцог, — улыбнулся Тобиас. — Моя кляча не шла ни в какое сравнение с остальными лошадьми, да и я был плохим наездником. К тому же я вновь испытал то чувство окрыления, придавшее мне сил, и надеялся залезть в такие места, куда всаднику будет сложно забраться. Как я и предполагал, преследовать меня на чужой территории герцогу Браббе и его свите не удалось, а я бежал всё дальше от границы Вервегштейна. Через несколько часов, когда опустились сумерки, я оказался на дороге. Тряпки на моих ногах изорвались и торчали лохмотьями, как и дрянная одежда, за спиной волочилась цепь… В таком виде я и предстал перед герцогом Этьеном, который встретился на моём пути. Ему уже доложили о странном человеке с цепью, сбежавшем от герцога Браббе, а потому он не был сильно удивлён, но был чрезвычайно добр и забрал меня с собою в замок.

— И он тоже предложил тебе роль шута?

— О, нет, герцог, я сам предложил свои услуги, трезво оценив умения. Впрочем, шут из меня так себе, но герцогу Этьену этого было довольно. Карл и Ланс занимались делами герцогства, а мы с Этьеном предавались безделью. Наши шутки не были невинными, но к иным у нас не было таланта. В лице младшего герцога я приобрёл не только покровителя, но и друга. Но всякая дружба имеет конец, а наша расстроилась, когда Этьен влюбился в маркизу. Почему-то она сразу невзлюбила меня, и я был оттеснён ею.

— Но у тебя хватило смелости обвинить её в штурме моей спальни.

— Разве для этого нужна смелость? Шутовской колпак подарил мне свободу и развязал руки. Я могу говорить всё, что вздумается, и даже — правду. Но каждый выбирает сам, как воспринимать и что с этой правдой делать. Многие в замке прячутся за масками, и то, что они скрывают, ничуть не лучше того, что вынужден скрывать я, — Тобиас потянулся и поднялся. — Уже поздно, герцог, а вам завтра в дорогу. Простите болтливого дурака.

Тобиас поклонился и вышел.

Photo by Avi Chomotovski on Pixabay

Продолжение: Холод

Предыдущая часть: Отрешённость

Начало: Возвращение

Хотите рассказать свою историю?
Зарегистрируйтесь или войдите в личный кабинет и добавьте публикацию!