Амертюм. Спаситель
Хворостов предпринял ещё несколько попыток колотить в дверь, в приступе исступления разбил о неё в щепки единственный стул и поник.
— Со стулом ты погорячился, — сказал Туманов. — Уверен, что нас хватятся в ближайшее время.
— Да? Ты разве не видишь, как они тут ищут? Полунский уже нашёл Дмитрия, следующие мы…
Туманов услышал шмыганье в углу.
— Не стоит отчаиваться, Михаил, — сказал он, уставав от бесполезных уговоров. — Взбодрись. Слёзки, что слюнки: потекут, да обсохнут. Проку от них нет.
— Это не слёзы. Я замёрз.
— Сними простынь с Дмитрия и укройся. Ему она не очень нужна.
Хворостов не ответил и зажал уши руками. Насмешливый тон Туманова выводил его из себя, но от мысли, что приятель, возможно, сам тронулся умом от страха, сделалось ещё хуже.
Шагов за дверью они не слышали, а потому когда в замочной скважине провернулся ключ, Туманов вздрогнул. Дверь открылась, и Хворостов, прижимавшийся к ней спиной всё также с зажатыми ушами, повалился на порог к ногам Полунского.
— Не губите, доктор! Христом-богом прошу, не губите! — зачастил Хворостов, не делая попыток подняться, крестясь и хватая Полунского за ноги. — Голубчичек вы мой, отец родимый, не берите греха на душу, отпустите! Виноват, виноват, каюсь…
Полунский отошёл на два шага, посмотрел на показавшегося в проёме Туманова.
— И вы здесь, Андрей Венедиктович? Почему-то я совсем не удивлён. Что с вашим приятелем?
— Нам пришлось провести взаперти с покойником довольно долго. Михаил Аркадьевич переволновался.
Полунский присел перед Хворостовым, тот отполз от него на четвереньках, не в силах подняться и убежать, хотя желал именно этого.
— П-п-пощадите, родимый, спаситель вы мой, — снова затянул Хворостов, дрожащими руками доставая из-под сорочки нательный крест. Верёвка лопнула, крест со звоном приземлился у ног Полунского.
Туманов замер, со всем вниманием наблюдая за реакцией Полунского. Тот спокойно поднял крест, подал его Хворостову и встал.
— Господин Туманов, проводите приятеля в комнату. Михаил Аркадьевич, идите, я вас скоро навещу.
— Но прежде вы должны объясниться, доктор, — сказал Туманов.
— Я третий раз за пару дней нахожу вас чёрт знает где, но объяснений вы хотите от меня? — Полунский усмехнулся.
— Там на столе лежит любимый тётушкин племянник… Не сказал бы, что кто-то всерьёз озаботился его пропажей, но согласитесь, доктор, делать вид, что мы его не заметили, глупо.
— А я не заметил, — сказал Хворостов. — Я, я никогошеньки не видел, ничегошеньки не знаю.
— Вам бы тоже отдохнуть, Андрей Венедиктович, — сказал Полунский сочувственно. — Дмитрий Антонович, вероятно, выпил лишнего да заспался, с ним такое часто бывает, ну а Полина Никодимовна пьяниц не жалует, вот он от неё и прячется.
— Заспался, Павел Эдмундович? Заспался настолько, что дышать перестал? Так это здесь называется? Вы мне не посветите? — Туманов прошёл вглубь комнаты и откинул простыню со стола.
Полунский приблизился с подсвечником с двумя горящими свечами. Стол был пуст.
— Но как это возможно… — проговорил Туманов.
Хворостов тоже заглянул, потёр глаза.
— Господа, воображение сыграло с вами злую шутку, — сказал Полунский.
— Но я собственной рукой проверял его пульс! — сказал Туманов. — О, да что я говорю! Тело было остывшее, закоченевшее! До пульса ли там! Михаил, подтверди, что и ты видел тело Дмитрия.
— Никаких тел я не видел, доктор. Ничего и никого-с, смею вас счастливо в том уверить.
— Не видел, Михаил?! — разозлился Туманов. — Тогда из-за чего я несколько часов слушал твоё нытьё? Из-за сквозняка?
— Именно. У меня слабый организм, склонный к простудам.
— Извините, господа, на ваши шарады у меня времени нет. Останетесь и поищете его или желаете покинуть это место?
— Я ухожу, и думать нечего! — сказал Хворостов. — Вы мой спаситель, доктор. Позвольте руку вам поцеловать, в знак, так сказать, благодарности.
— Оставьте эти глупости, господин Хворостов, — с нотами раздражения сказал Полунский, опуская свободную руку в карман. — А вы, Андрей Венедиктович, идёте с нами?
— Иду.
Хворостов был уложен в постель. Он принялся стонать и метаться и напугал Ларису. Послали за Полунским, при появлении которого больной заметно присмирел.
— У него жар и бред, доктор, — сказала Лариса.
Полунский коснулся лба Хворостова.
— Нет у него никакого жара. В комнате душно, он под двумя одеялами. А бред, что ж… Порой бред логичнее и осмысленнее того, что говорится людьми в здравом сознании.
Полунский добавил в стакан с водой несколько зеленоватых капель из маленького пузырька, который принёс с собой.
— Выпейте, Михаил Аркадьевич, и поспите. К утру почувствуете себя лучше.
Полунский подал ему стакан, Хворостов спрятал руки под одеяло.
— Что за капризы, господин Хворостов? — спросил Полунский.
— Я опасаюсь…
— Опасаетесь чего?
— Я хочу уехать отсюда! Немедленно! Лариса, собирайся!
— Я никуда не поеду, — тихо, но твёрдо ответила Лариса.
— Ночью ни один возница не возьмётся вас везти, — сказал Полунский. — Темень, дороги размыты, болота вокруг. Не дурите, Хворостов. Выпейте успокоительного, а уж с утра и решите.
— Поклянитесь, Павел Эдмундович, что эти капли меня не отравят.
— Здесь мята и лаванда, — сказал Полунский, пожимая плечами. — Впрочем, как знаете.
— Хорошо, оставьте. Я после… Но завтра я точно смогу уехать?
— Разумеется. Вас никто не держат, они вам позволяют уехать.
После ухода Полунского Хворостов выплеснул в окно содержимое стакана и прошёлся по комнате.
— Одна ночь, и свобода. Прочь из этого дома, прочь! Запрусь у себя и поэму напишу. Лариса, ты издашь мои рукописи?
— Последний разум потерял, графоман, — вздохнула Лариса, взглянула на него с жалостью и вышла.
Photo by Leeroy on Unsplash