Дурман. Горечь расползается
У входа Каурский и Екатерина повстречали Горичевского, который курил и щурился от дыма, словно пытаясь в нём что-то разглядеть.
— Как вы кстати, доктор, — сказал Каурский. — Мне нужен ваш совет.
— Больше гуляйте и меньше ешьте сдобы, — сказал Горичевский без интонации, бросив на Каурского быстрый безразличный взгляд.
— Нет, так просто вы от меня не отделаетесь, — рассмеялся Каурский. — Что делать, доктор, если от любви болит сердце и горечь расползается?
— Горечь? Это желчь. Пейте меньше шампанского и кофием не увлекайтесь.
— Эх, доктор, — вздохнул Каурский. — Я так лестно описал вас Екатерине Владимировне, а вы совсем не стараетесь произвести на неё впечатление.
Горичевский поцеловал руку Екатерины и мимолётно ей улыбнулся.
— У вас пульс частит, — сказал он. — Примите пустырниковых капель, а лучше бокал хорошего вина.
— Не понимаю я вашей методы, Павел Казимирович. Мне шампанское запрещаете, Екатерине Владимировне рекомендуете. Прогулки всем без разбору назначаете.
— Я руководствуюсь принципом «не навреди», — усмехнулся Горичевский. — Порой неназначенное лечение приносит больше пользы. Меня на вскрытие зовут. Передайте Дарье Сергеевне, что я вернусь, как только освобожусь.
Горичевский поклонился Екатерине и пошёл к своему экипажу, где его ожидал лакей, на вытянутых руках держащий чёрный докторский саквояж.
— Какой неприятный человек, — поёжилась Екатерина.
— Ты находишь, Катрин? Нам с Дарьей Сергеевной он по нраву.
— Вам с Дарьей Сергеевной… Я её видела мельком, она показалась мне холодной, подстать этому доктору.
— Пожалуй. Но от иных холодных тепла больше.
Крупные капли упали на землю. Шквалистый ветер пронёсся по парку, поднимая сухие листья и пыль. Отдалённо прогремел гром.
— Вот, а я знал, что быть грозе, — тихо сказал Каурский.
Они вошли в дом. Слуги спешно закрывали окна. Пёстрая толпа племянников собралась вокруг Антоши, сетуя на погоду.
— Ничего, други мои! Дождь не помешает нам развлекаться!
От нового раската грома задребезжали стёкла. Вышла взволнованная Аполлинария Николаевна.
— Август на исходе, и вдруг гроза, — сказала она, перекрестившись. — А Илюша в чистом поле.
— Тётушка, велите нам три коляски подать, мы в город собрались! — сказал Антоша, подходя к ней.
— Какой такой город? Нечто не видите, что за окном-то делается?
Вбежали смеющиеся участники представления во главе с Трошиной в изрядно промокшем платье.
— Евгения Васильевна, свет мой! Что творится-то! — воскликнула Аполлинария Николаевна. — Не припомню, чтобы в эту пору гроза была.
— И я не помню, — ответила Трошина, стряхивая воду с открытых рук. — А дождь ледяной, совсем не летний. Аполлинария Николаевна, познакомьтесь с моей крестницей, Екатериной Владимировной, — сказала она, забрав Екатерину от Каурского. — Прошу любить и жаловать.
Аполлинария Николаевна улыбнулась тонкими губами.
— Милости просим.
— Тётушка, нам бы три экипажика, — напомнил Антоша.
— Оставь дурную затею, сударь ты мой, — отмахнулась Аполлинария Николаевна. — Я запрещаю в эдакую погоду. Господа, извольте к чаю!
Каурский огляделся: Дарьи Сергеевны нигде не было, впрочем, не было и Хруставина. Антоша, собрав вокруг себя племянников, о чём-то с ними шушукался.
— Андрей Венедиктович, — позвала его Раиса, подходя сзади. — О чём вы задумались?
— Разве? Вам показалось, Раиса Аркадьевна. Что-то брата вашего не видно.
— Отыщется где-нибудь возле Дарьи Сергеевны, — улыбнулась Раиса. — Вам понравилось, как я играла?
— Очень, Раиса Аркадьевна. У вас несомненный талант.
— Польщена. А кто та дама, с которой вы ушли?
— Это госпожа Соболева, моя давняя знакомая.
— У вас, вероятно, много знакомых дам?
— Вовсе нет, Раиса Аркадьевна.
— Скромничаете, Андрей Венедиктович. Мишель мне говорил, что вы дамам нравитесь.
— Да это он так, пошутил. Я угрюм и груб бываю, кто такого держать возле себя захочет? — Каурский свёл чёрные брови, а потом улыбнулся, в свете молнии блеснули его ровные зубы.
Раисе показалось, что в его облике мелькнуло что-то дьявольское, и она невольно отпрянула.
За полуоткрытыми дверями гостиной послышался голос Дарьи Сергеевны, отдающей распоряжения насчёт размещения гостей, и все племянники под предводительством Антоши устремились туда.
— Вы промокли, Раиса Аркадьевна, — заметил Каурский. — Вам бы переодеться, а после выпить чаю.
— Непременно, Андрей Венедиктович. Увидимся за столом?
Каурский кивнул и пошёл вслед за племянниками. На него налетела шумная толпа и рассеялась, оставив наедине с Полетаевой.
— Доктор Горичевский вынужден был уехать по служебной надобности, обещал вернуться, — сказал Каурский.
— Как эта непогода некстати, — сказала Полетаева, глядя на водяные разводы на окнах, и Каурский не понял, слышала она его слова о докторе или нет.
— За супруга переживаете, Дарья Сергеевна?
— Немного, — ответила она после длинной паузы. Каурский догадался, что она соврала. О муже она совсем не думала. — Я велела перенести холсты для декораций во флигель, который в сад выходит. Там окна панорамные, света достаточно, вам удобно будет.
— Благодарю, Дарья Сергеевна. О! А вот и Хруставин плетётся! Вымок до нитки.
Полетаева ушла, предоставив Каурскому в одиночестве наблюдать за приятелем. Хруставин шагал так, словно при каждом шаге ему стоило огромных усилий оторвать ногу от земли. Голова его была втянута в плечи, выражение лица отсюда было не разобрать, но Каурский готов был биться о заклад, что вид у него несчастный.
Каурский направился к дверям, ведущим на улицу, дождался, когда войдёт Хруставин. С него сразу набежала лужа.
— Нашёл же ты время для прогулок, Мишель! — воскликнул Каурский.
— Она меня отвергла, — пробормотал Хруставин, стуча зубами от озноба, и прошёл мимо Каурского.
Photo by Liv Bruce on Unsplash
Предыдущая часть: Без церемонии
Автор публикации
