Дурман. Без церемонии
Каурский и Екатерина отдалялись от шумного общества, переходили с аллеи на аллею, углубляясь в заросший парк. Екатерина заметила скамейку, присела на неё, смахнув листья, и перевела дыхание. Каурский напевал мелодию того романса, что исполняла губернаторша.
— Я не ожидала тебя… вас здесь встретить.
— Оставим эти церемонии, Катрин, — сказал Каурский и сел рядом. — Если бы знала, то верно не появилась бы здесь?
— Да. Евгения Васильевна…
— И Трошину оставим. Что ты хотела мне сказать?
— После твоего отъезда я не находила себе места.
— Поэтому не ответила ни на одно моё письмо? Это нелогично, но забавно.
— Если бы ты знал, Андрей, что мне пришлось пережить, — с трудом произнесла Екатерина.
— А как бы я узнал, если ты молчала? Для того и придуманы письма, чтобы делиться мыслями и переживаниями в разлуке.
— Но мы должны были расстаться.
— Разумеется. Всё имеет финал.
— Андрей…
Каурский приблизился, посмотрел ей в глаза. Екатерина отвела взгляд, дыхание её стало сбивчивым. Он обнял её за талию, притянул к себе и поцеловал. Екатерина сначала подалась ему навстречу, но вдруг резко вырвалась и вскочила на ноги.
— Как ты можешь!
— Разве не этого ты хотела? — жёстко спросил Каурский, внимательно вглядываясь в её лицо. — Не за этим завела в непролазную глушь? Кстати, я говорил, что чёрный цвет тебе к лицу?
— Андрей, мой муж…
— Ты делаешь такие выразительные паузы, что Дарья Сергеевна непременно дала бы тебе роль. Что же твой прекрасный муж, Катрин?
— Пётр Илларионович умер.
— Вот как? Не знал. Соболезную. Ты в трауре и решила немного развеяться?
— Андрей, ты говоришь так, словно… Словно я в чём-то виновата перед тобой. Моя вина есть, но пойми, я не могла уйти от мужа, совершенно не могла! — Екатерина вытерла глаза смятым платком и отвернулась.
— Не могла или не хотела, Катрин? — спросил Каурский, вставая перед ней. — Ты меня не любила. Была влюблена, но не любила.
— А тебе хотелось, чтобы ради тебя в огонь и воду? — в карих глазах Екатерины промелькнула злость. — Не смей обвинять меня в нелюбви! Ты сам способен любить только себя! Ты любишь любовь к себе, а не человека!
— Катрин, успокойся, — ласково сказал Каурский и погладил её сжатую в кулак руку. — Все любят так, как умеют. Этого не изменить. Да, поначалу мною двигал инстинкт, праздный интерес, но после…
— После тебе всё наскучило и ты начал требовать невозможного!
— Да чего я такого требовал?! Разве преступно желать, чтобы любимая женщина принадлежала только мне? Легко ли мне было от мысли, что ты делишь постель со своим благоверным? Посмотри на меня, — он поднял её за подбородок. — Я безумно тебя любил, Катрин.
Екатерина вернулась на скамейку, закрыла лицо руками и расплакалась. Каурский погладил её по плечам.
— Должен признаться, что после нашего последнего объяснения возненавидел тебя. Но это длилось день, два, а потом мне стало так больно, больно до бесчувствия. И я поклялся себе, что не полюблю больше ни одну женщину. Любовь не делает людей счастливыми, да я и не стремлюсь к счастью.
— Ты сможешь простить меня?
— Мне не за что тебя прощать, милая Катрин. Мы оба несчастны, какие между нами могут быть обиды?
Екатерина опустила голову на его грудь. Каурский накрутил на палец блестящий локон её волос.
— Любовь придумана для юнцов, у которых едва наметились усы, да наивных девиц, что болтают о ней за вышивкой, чтобы скоротать время. Скажи, Катрин, ты любила своего Петра Илларионовича?
— Не спрашивай, Андрей.
— Снова тайны? Понимаю, порядочной даме неприлично как без тайн, так и без любви. А эта развесёлая губернаторша, что она, любит ли своего необъятного задыхающегося Трошина? Или Дарья Сергеевна, как думаешь, любит ли она Полетаева, у которого на уме мельницы да карпы? Нет, милая моя, вы не любите своих мужей, вам по нраву те, кто волочится за вами, пишет дурные стишки на салфетках и лепечет глупые признания.
Екатерина развернулась и зашагала прочь от него по дорожке.
Каурский поднял голову к небу.
— Будет дождь. И гроза. Непременно будет, — сказал он задумчиво и бросился за Екатериной.
— Прости меня, Катрин, прости заносчивого идиота! — выпалил он и принялся целовать её холодные руки. — Чувства к тебе не прошли, вот я и несу ахинею. Мне хочется задеть тебя. Я подлец, милая. Жаль, что ты не знала этого сразу. Мне больно, но я хочу уязвить тебя, будто от этого живительный бальзам прольётся.
— Андрей, — выдохнула Екатерина и обняла его. — Ты правда до сих пор меня любишь?
— Наверное, милая. Сложно это всё. Я заставил себя забыть о тебе, я был уверен, что пути наши не пересекутся. Я сбежал из Петербурга, начал остывать и в первый же свой выезд за долгое время — встречаю тебя.
— Это знак?
— Непременно. Знак бежать на край света.
— Но сейчас нам ничего не мешает.
— Пётр Илларионович мешает… Милая, как быстро ты о нём забыла. Он стоит за тем дубом и качает укоризненно своей плешивой головой.
Екатерина вздрогнула, посмотрела туда, куда направлен был взгляд Каурского, и ей показалось, что она видит белёсый призрак.
— Боже мой! — воскликнула она с ужасом.
— Нет, я ошибся, это игра света и тени, милая, — сказал Каурский. — Ты бледна. Идём в дом. Там есть доктор, некто Горичевский. С виду грозен, но душа у него ромашковая.
— Мне не нужен доктор, Андрей. Только не пугай меня больше.
— Не буду, Катрин. Хочешь посмотреть, как я стану рисовать декорации?
Екатерина кивнула и послушно пошла с Каурским к дому.
Photo by Annie Spratt on Unsplash
Продолжение: Горечь расползается
Предыдущая часть: Когда-нибудь
Автор публикации
