— В плане? — посмотрел снизу на нависшего над ним Дениса Савицкий спокойно. То, что Денис взъелся, не стало для него неожиданностью, скорее, ожиданием когда, когда же у него этот внутренний стоп-кран в отношении него сорвёт. Никто его не мог терпеть долго. И Данил был просто уверен, что никто и не сможет. Вишневский не исключение.

— Почему тебя всегда нужно останавливать, у тебя напрочь стопер отсутствует, ты без тормозов! И тобой это не ограничивается, зачем ты тянешь…

— Так не останавливай? — усмехнулся, перебивая, Савицкий на словесное отделение ото всех и интонационно сделал акцент в последствии, — У нас зато теперь ружье есть.

— Ты кому чего тут хочешь доказать и показать? С чего ты себя возомнил блядским лидером и так о НАС печёшься?!

— Какие лидеры? — фыркнул выразительно Савицкий. Он не мог упрекнуть ни в чем Вишневского. Тот говорил настолько тихо и спокойно, что Данил мог лишь подивиться его выдержке даже в несдержанности и претензию он объективно понимал, но… — Мне не надо ничего никому здесь доказывать, у тебя че прилила кровь к голове или чего, никак не пойму… Остынь, Денис, я ничего такого не сделал.

— А ты патологически ничего не делаешь, и только проблемы сами возникают, — произнёс на грани слышимого Вишневский и Данилу пришлось напрячься, чтобы услышать. Это было больно.

— Ребят, вы чего… — Милене надоело слушать возникший из ниоткуда острый угол. Сгладить не получится, так пресечь, более практично. Она подошла к парням, где Савицкий по-прежнему сидел за стулом, а Денис на краю стола и заняла положение меж ними.

— Кто ещё чего.

— Денис, ты с чего ты это завёл? — толкнула парня в плечо Милена. — Нам сейчас вообще не вариант ругаться и раскалывался! Сказал и сказал, поди плохо ружьё иметь, а? Инициативность, как и наглость — второе счастье.

— Инициатива наказуема, — присоединилась Рыкова, занимая позицию Дениса. Не понятно, то ли сама разделяла, то ли пошла в противовес.

— Денис, мне это лидерство не нужно совершенно, — Данил понимал, каких слов будет достаточно в теории, чтобы придушить возможный виток конфликта. Впервые не хотел ругаться. Не с Денисом, наверное. — и ты прекрасно об этом знаешь, что ты думаешь я не знаю…

— Что я думаю? Ты хочешь казаться таким крутым, но на деле ты жалкий. Ты везде видишь только плохое.

— Я жду худшего, надеясь на что-то близкое к лучшему, но явно без энтузиазма, чтобы не было обидно.

— Поэтому ничего хорошего и не происходит. Но хуже, что преследуешь и видишь только выгоду и этот твой порыв благодушия только мало- и прикрывает, ибо ты думаешь только о своей жопе. Тебе все равно, если кто-то может умереть сейчас, — Данил молчаливо слушал собеседника, сложив руки на груди небрежно, точно не пытался от этого защититься. — Ты готов по темноте в неизвестность тащиться, тот же Лёня, ты хоть раз подумал о нем за все время?! Только если им можно оправдать промедление. О нас всех только в этом ключе, чтобы сейчас называть это гордо «Мы» и решать за всех? Нет.

— Я никогда и не скрывал, что не буду думать ни о ком кроме себя. Никто не будет думать ни о ком, кроме себя, это нормально…

— Тогда какого черта ты не говоришь только за себя?

По мере того, как Савицкий примолк, а Денис продолжал до Вишневского дошло, что он сморозил не то и явно много лишнего. Данил на него смотрел со смесью насмешки и презрения. В его манере было иметь последнее слово за собой. Но молчал, что его зная, было странно. Вишневский не мог остановиться и уже закрыл себе рот рукой, понимая, что не может перестать, и он только об этом в теории думал, больше половины ранее сказанного не хотел озвучивать и стыдливо признавать, что это ему в голову пришло.

— Прости, много лишнего… Я не знаю почему я… — сумбурно и смято произнес Вишневский, снова вернув контроль над своими словами и мыслями себе, а-то как подкладывали нужные. Кому-то нужные и с какой-то определённой целью. Хотя она была ясна. Яснее дня на улице.

Умерший в Савицком некогда давно и разложившийся заживо поэт вздохнул с тяжестью.

— Толку от моего прощения, от твоих извинений? — резко охрипшим голосом пролаял Савицкий, смотря на собеседника открыто, что и выдавало с потрохами. — Не было, прошло, забей.

— Мне важно, чтобы ты сказал однозначно «да» или «нет» прямо. И что нужно будет сделать, чтобы исправить второе на первое, знаю, что задел. Но это как наваждение какое-то…

Это тяжело. И больно. Комок сконцентрированной и выстраданной боли. Осознавать, что человек, который для тебя на первом месте был, не смог тебе тем же ответить. Вечно второй. А может, даже и третий.

— Какое у меня было, — пожал плечами Данил, смеряя его взглядом на манер, мол, ты серьезно сейчас, это единственное, что тебя волнует? — Да.

— Я это ценю. И твое доверие тоже. Ты же понимаешь, что я этого говорить…

— Не оправдывайся. Если сказал, значит, об этом думал, имеешь право, толку нет. Пошли, собираться надо.

— Раз такая басня… — неожиданно выступила вперёд Рыкова. Данил изогнул бровь скептично, — Перестаньте меня воспринимать иначе. Я не хочу разделяться, особенно, если есть какая-то угроза того, что если мы разделимся, то кто-то из нас… Умрет. Вы кого-то же опять оставите и уйдёте, я хочу быть полезной и все риски понимаю.

Не только же гримуары читать.

Тяжело. Больно. Симпатизировать человеку, что никогда тебя и не полюбит, ты всегда где-то на второй роли и до лампочки твои чувства и эмоции. И чувства дурацкие эти, вообще ненужные, перед сном в ведро выхаркиваются. Все повторяется. Вперемешку с сигаретными смолами, хоть и никогда не курила. Поняла, что надо что-то менять, иначе история без вранья не пишется. По крайней мере, хорошая.

— Спокойно, они до темноты вернутся, — повела плечом острым Милена, протирая тыльной стороной ладони глаз.

— Я с вами, — утвердительно и прямо сказала Рыкова, поворачивая голову одну на девушку с хищным оскалом. — Если ты боишься, то и оставайся, а я хочу быть полезной, а не трястись.

— Только не мимо кладбища идите, — усмехнулась Милена, закатив глаза коротко, пока поджигала сигарету.

— Ты серьезно?

— Что? Что я не хочу с вами идти — вполне, — Милена посмотрела на Вишневского со лживым сожалением, что тут же сменился гадкой ухмылкой.

— Лен, мы должны сейчас держаться максимально близко и друг за другом смотреть. Единственные люди, за кем мы не следили и уже не уследим, погоды нам не сделают, хотя Регину мы тоже возьмём. Ты понимаешь…

— Понимаю, Ден, — было видно, что это напускное и показательное. Может, и поняла бы, если бы захотела, а она не хочет банально и за это ее нельзя упрекнуть.

Они вышли из дома своим небольшим, на самом деле большим, составом, изредка нервно перешучиваясь, что в фильмах ужасов первыми обычно умирают те, кто занимаются непотребствами в самый разгар, поглядывая то на Милену, то на Савицкого. Не дом восковых фигур, хоть маски носят все, но урод тот, кто кажется самым благочестивым. Тут таких нет.

Данилу лишь хотелось от странного приторного запаха жухлой сырой травы проблеваться, сунув два пальца в глотку. Хотя понимал, что не выйдет. Упорно гнал от себя мысли от сложившегося ощущения ситуации. Сигареты шли одна за одной, чтобы приглушить странное чувство внутри. Хотел думать, что он выблюет ту скопившуюся черноту внутри, что вгрызлась гнилыми острыми зубами в горло.

Месяц уже очертился серебряным серпом вдалеке. Где есть серп, там всегда есть и молот, а где молот — наковальня.

— Дайте мне ружьё, — попросила Милена, глядя через плечо, как его повесил за ручку Савицкий себе на спину.

— С какой это радости такой? — усмехнулся Савицкий.

— По тебе видно, что ты его первый раз держишь.

— А ты нет?

— Нет, сложно представить? — Милена снисходительно глянула на собеседника, сдирая заскорузлую ткань с предплечья. Он и впрямь, максимум, только в тире, и то раз. Быстро смекнул про сбитый прицел.

При входе в лес звуки переставали быть слышимыми. Они терялись в тишине и где должен был быть отзвук отрываемой от кожи ткани, кровь запеклась пятном уродливым, его не следовало. Ни единого хруста ветки или порыва свистящего ветра — полное безмолвие. От этого голос собственный исходил будто не изо рта, а из «вне».

Прямо перед самим лесом возвышались старые полупившиеся низенькие оградки бледно синего цвета, где ржавчины было больше, чем краски. Савицкий догадывался, что это кладбище, но им нужно дальше. Посреди Лазоревого луга должен был быть идеальный круг, около дуба, он и даст ориентир ковром растущей низко, почти незаметной травы. Одной из нужных. Трава Велеса, что при касании руки тут же вянет.

Все было на доверии и максимально недоверительно. Савицкий бы не удивился, что при попытке выстрелить, ружьё бы не выпустило пулю в том направлении, куда наведён прицел, а стрельнула бы в аккурат в собственное опорное плечо. Эдакая «Пила», где победителя нет.

— Весьма. Пояснения будут?

— У меня отец помешан на военной теме. У самых собранных родителей самые распущенные дети, так что давай сюда, — протянула обе руки, готовая принять оружие Милена. Данил помедлил, ещё несколько секунд удерживаясь ствол на весу с ней вдвоём, но после опустил.

— Гамаюн-Гамаюн, сколько мне жить осталось? — неулыбчиво усмехнулся Вишневский, глядя в сгущающиеся на небе тучи, после того, как кукушка резко замолчала.

— Глядя на кресты — Сирин. Вот и мы свой несём.

— Ты помнишь, чтобы было в лесу кладбище? Или вообще в той стороне? — повернул впервые за это время голову на Савицкого Вишневский.

— Нет. Болото сразу за поворотом на Лазорев.

Денис и Вишневский оценили наказание в виде болота, ещё в прошлый раз усвоили уроки, рассказанные большими деревьями, хоть и не сказочная тайга, и запал их поубавился. Ноги с каждым шагом все труднее несли их тела дальше, будто застревали в островках безопасной осоки и уходили вглубь грязи. Лужи глубину не узнаешь, пока ножкой не померишь. Как присказка, что во сне бегать нельзя. Но они упорно продолжали, выйдя-таки к броду.

У старенького мосточка покачивалась деревянная лодка. Доверия она не внушила никому, поэтому единогласно было решено немного постоять перед тем, как уже что-то делать. Ладья Харона.

Данил не понимал никакого смысла тащиться всем гагалом и, тем более, ему помогать. Справились бы в два лица.

Он смерил задумчиво зеркальную поверхность воды в дымке сизого слоистого тумана, стелющегося по самой глади. Редкий луч солнца отражался от нее. Он от безделия глянул за направлением надлома тонкой струи света. Бронзовый луч остановился на Рыковой и Савицкий от неожиданности сломал свою последнюю сигарету пополам. Все отбрасывали тень, а она нет.

Есть чёрные люди, а есть люди без тени, в сути, две грани одной монеты. У Данила было мало знакомых, ещё меньше друзей, но был один мутный паренёк, фамилия у него была ещё такая, странная… С нормальными как-то не сходился. Звали Кириллом, что рассказывал об этом на своих выступлениях в маленьком захудалом клубешнике их городка. Савицкий тогда прошёл за кулисы, его зацепило то, что это было нетипично. Не редко можно было услышать Моэма, Данте, Гёте. И он ответил о авторской философии одного парня, который встретился ему на жизненном пути. Чаще в подобном ключе говорят о себе, думая, что не понятно и человек не догадается. Тоже ему, что отряд «О», что операция «Ы», чтоб никто не догадался… И он говорил, что всего два типа людей и это легко решается поднесением к человеку зажигалки или света. Савицкий не отбрасывал тени. Кирилл тоже. Но это был лишь вопрос угла падения… Хотя с Невельский всегда ходила иная высокая тень…

Теперь это заиграло новыми красками.

— Ребят… — Тихо подозвала к себе Милена присутствующих, махнув рукой в сторону крутого обрыва, что сразу уходил в воду без намеков на устойчивость и террасирование.

Данил глядел не мигая. Там было тело.

В зелени склизкой, прибившееся к палкам. Никогда не понимал их назначения Савицкий. Вниз лицом легко качалось на слабых волнах тело. Но и без того было понятно чьё, ибо одежда была уже знакома глазу. Данил наклонил голову, чтобы точно удостоверится в том, что это Долохов.

— Надо его достать, — первым себя взял в руки Вишневский, пока Савицкий отвернул Рыкову за плечи на себя. Не ожидал столь поразительного хладнокровия с ее стороны, ибо она поглядывала через плечо с интересом, будто бы оценочно, точно и впрямь другой человек.

Спустя приложенные усилия и замоченные кроссовки тело Германа удалось вытащить наверх волоком. Что делать с ним Денис хотел Данил не понимал и даже не мог предположить, зачем его вытаскивать. Делал на автомате. Если хотел руки от шока занять, то можно было и чем-то более дельным, а так… Не хоронить же его с почестями и переть на себе. Но ничего против возникать не стал.

Вокруг его носа и рта были следы ватной и розоватой от сукровичной жидкости пены. Тёмные лиловые пятна наталкивали на мысли о асфиксии, но никаких следов насилия — чистого вида утопление, хотя у обычных утопленников пятна трупные лавандовые или нежно-сиреневые. Ярко красная полоса опоясала небольшой участок спины, что был на поверхности. У сгоревших поза боксера, а здесь — это. Не знал, есть ли название, вообще. Но такой след появляется от долгого нахождения, а пена, наоборот, сходит за пару дней.

Тухло. Так трупы кошек на дорогах воняют, если окно не закрыть и их соскребают. Долго. Факт: проблемой меньше. Ни больше, ни меньше.

— Но он же был в доме, там…

— Был, да всплыл.

— Дань!

— Чего «Дань», я просто констатирую, — отозвался Савицкий. Оно само как-то вышло, даже и не докажешь, что не специально.

— Оставим его тут?

— А ты его на себе переть предлагаешь или чего? — спросил у Милены флегматично Данил. — Может, его матери ещё отвезём, ну, что к тому моменту от него останется?

— Ясен красен, что не попрем, — кивнула Милена. — не до него сейчас, оставлять кого-то тело охранять и того ужаснее идея. Че с ним теперь станется, кому он нужен… У нас есть вполне конкретная цель и, что сказать, за что боролся, на то и напоролся.

— Давай его обратно кинем? — повернул голову к Вишневскому, что аж в лице потерялся от подобного заявления. — Был живой — проблемы были, мёртвый — опять проблемы создаёт, пускай плывёт со своими проблемами, зачем его вытаскивали вообще…

Photo on Unsplash

Продолжение: Похожи

Предыдущая часть: Третьего не дано

Начало: Чертовы пальцы

Хотите рассказать свою историю?
Зарегистрируйтесь или войдите в личный кабинет и добавьте публикацию!