Влияние
Марта увидела Настю, когда та проходила мимо окон. На этот раз девушка была одна, но во взгляде Марты всё равно промелькнула неприязнь.
— Что же Анастасия Игоревна не жалует нас своим вниманием? — спросила Марта, со стуком опуская чашку на блюдце.
— Такое воспитание, — сказала Соня. — Нет, Вера Дмитриевна отлично её воспитывала, но некоторые не способны ничего впитать.
Леонид хотел было возразить, но спорить с Соней он не мог.
— Она много о себе мнит, — сказала Надежда. — Добро бы что-то из себя представляла, а так, на пустом месте…
— Анастасия Игоревна тщеславна, — сказал Лука. — Маменька советует мне держаться от неё подальше, — он покраснел и сразу пожалел, что ляпнул о матери.
— Зря маменька не рекомендовала вам не распространяться о тех, кого вы не знаете, — сказал Леонид. — Я пойду, Марта Осиповна. Благодарю за чай и беседу.
Он вышел, не взглянув на Соню, весьма недовольный собой. Марта не должна была заводить разговор о Насте, но все остальные поддержали её. Почему они не любят Настю, хотя четверть часа назад столько красивых слов было сказано о любви к людям и понимании?
Начали съезжаться гости. Леонид и Настя расположились у окна в бабушкиной комнате, которая пустовала несколько лет. Окна выходили как раз на центральный вход. Что-то скрипнуло за их спинами. Леонид оглянулся.
— До сих пор опасаюсь бывать здесь, — сказал он.
— Призраков или домового боишься? — усмехнулась Настя. — По мне это самое спокойное место в доме, и Вера Дмитриевна сюда лишний раз не сунется.
— Так вот где ты от неё прячешься?
— Не только. Я заметила, что она никогда не бывает в библиотеке и за калитку в саду не выходит. Смотри, какой смешной господин. Кто это?
— Сурепкин, судья. А рядом с ним начальник полиции.
— Вера Дмитриевна перепутала творческий вечер с заседанием чиновников? Не представляю Сурепкина танцующим.
— А вон твой любимчик Лисневский вышагивает, коленей не сгибая. Да ещё нос так задрал, что уже трижды споткнулся. Он танцы любит, — поддразнил её Леонид. — Это для него ты так хороша сегодня?
— А я хороша?
— Безусловно. Должен тебя предупредить — Марта Осиповна, кажется, не очень тобой довольна.
— Да? Ну так я постараюсь ей понравиться, — улыбнулась Настя. — Сейчас мне хочется всем нравиться. Спустимся к гостям.
Она потянула его за рукав и тихо прикрыла за ними дверь.
Гостей уже было более сотни. Зал украсили красными портьерами с золотыми кистями, которые не доставали много лет. Вера Дмитриевна считала их помпезными, но сегодняшний вечер без них бы не обошёлся. Она надела украшения матери, чего раньше не делала, и ей казалось, что тяжёлые холодные камни душат её.
Настя, на которой вспыхнули подаренные бабушкой рубины, едва она вошла в светлую залу, напротив, чувствовала себя великолепно. Её тёмное антрацитовое платье было скромнее многих нарядов, но одним взглядом она подавала себя так, что на её фоне померкли обе сестры Гореловы и даже Марта, одетая по последней столичной моде.
— Beauté fatale, — слышала Настя за спиной, проходя по залу, и уверяла себя, что говорили совсем иное, но гул голосов причудливо перемешивался и, достигая её ушей, превращался в признание её роковой красоты.
Откуда в этой девушке, которой с малых лет твердили о том, что она живёт здесь из милости, что мать её дурная падшая женщина, что отец её дрянь и проходимец, было столько внутреннего достоинства? Она ощущала себя равной Вере Дмитриевне, и никакие наказания не могли сломить в ней этого ощущения. Бабушка, Пелагея Никитична, приняла это, хотя и не сразу. И по её завещанию безродная девчонка получит приличный капитал в двадцать один год к огромному удивлению остальной родни, ведь мать Насти была из него вычеркнута.
Вера Дмитриевна никогда не была замужем. История с побегом сестры Елены сильно потрясла её. О Елене Дмитриевне тогда долго говорили, передавали гнусные подробности, и Вера чувствовала себя словно дёгтем вымазанной. Вся её дальнейшая жизнь служила одной цели — очистить своё имя. С каким жестоким удовольствием она заставляла маленькую Настю часами учить тексты о праведности, доводя её до слёз за малейшую ошибку.
— Я сделаю из тебя самую благовоспитанную и добропорядочную девицу, — говорила она сквозь зубы. — Ты не посмеешь опозорить нас, как сделала это твоя мать.
Вера Дмитриевна могла отвесить ей пощёчину, надавать линейкой по рукам, заставить исписать десятки страниц фразой «Я никогда не буду похожа на свою негодную мать», но Настя никому не жаловалась. Никто бы не посмел за неё заступиться, никто её не утешал, даже горничные обращались с ней бесцеремонно, понимая отношение хозяйки к племяннице.
Однако бабушка Настю любила. Эта любовь постепенно проросла сквозь обиду на Елену, сквозь гордость и сдержанность. Пелагея Никитична однажды вошла в комнату для занятий и увидела часть обычного урока, проводимого Верой Дмитриевной. Тогда она ничего не сказала, даже забыла, зачем пришла, но начала присматриваться ко всему, что было связано с Настей. Первой попала под её гнев горничная, которая заплетала девочку, грубо дёргая её за волосы. Пелагея Никитична выставила нерадивую из комнат в курятник. Затем состоялся разговор на повышенных тонах с Верой Дмитриевной, после которого мать и дочь месяц были в ссоре.
— В ней наша кровь и наша порода, — сказала Пелагея Никитична. — Ты со своей благостью в дурь ударилась, право твоё, а девчонку не смей притеснять. Мне её господь послал в утешение.
Настя, почувствовав покровительство бабушки, быстро вышла из-под влияния Веры Дмитриевны. Ради того, чтобы позлить тётку, она написала на семи листах «Я никогда не буду похожа на сварливую старую деву» идеальным почерком. Вера Дмитриевна покраснела и разорвала листы в клочья под насмешливым взглядом племянницы. Из домашней библиотеки Настя брала книги, не соответствующие её возрасту, читала их с целью показать тётке её несостоятельность как педагога, лезла с вопросами при гостях, ставила в тупик и добилась того, чтобы ей наняли учителя.
Пелагея Никитична звала внучку на прогулки, вечерами та читала ей, они много разговаривали и секретничали за чаем. Вере Дмитриевне было тяжело наблюдать эту идиллию. Она чувствовала себя преданной. Годами она отдавала себя этому дому и матери, она заслужила приличную репутацию в обществе, её имя стало олицетворять благочестие, но мать приблизила к себе дочь бесстыдницы, а её оттолкнула.
После смерти Пелагеи Никитичны Вера Дмитриевна попыталась войти в прежнюю роль, но не удалось.
— Если жизнь здесь станет обременять меня, Вера Дмитриевна, то я уйду, — сказала Настя. — И кто знает, чем мой уход обернётся для вас? Не рассыпется ли в прах ваша с трудом приобретённая репутация? Ведь яблочко от яблони…
Всё, что оставалось Вере Дмитриевне, — это злословие. Она жаловалась на Настю знакомым дамам, те рассказывали о ней своим отпрыскам, предостерегая от общения с ней, но выходило всё так, словно самой Насте никто из них был не нужен. Она не гналась за дружбой и не искала чужих симпатий. Кузен Леонид, сын покойного брата Веры Дмитриевны, питал к ней тёплые братские чувства, барышни избегали, молодые люди держались настороженно.
Как и любой девушке её возраста, Насте нравились танцы и общество, а подобного вечера здесь ещё не было. Она беззастенчиво разглядывала гостей, на неё тоже смотрели, дамы переглядывались многозначительно, дескать, а вот и та самая дочь блудницы, из-за которой до сих пор терзается Вера Дмитриевна.
Настя увидела Апральского, улыбнулась ему, но подходить не стала. Он оставил Веру Дмитриевну, Марту и Волеробову, супругу губернатора, и подошёл к ней сам.
— Вы обещали мне первый танец, — сказал он. — Помните?
— Конечно. А это удобно? — спросила Настя, заметив оценивающе-презрительные взгляды Марты и Волеробовой.
— Главное, что приятно, — сказал Апральский и подал ей руку.
— Я хотела сказать вам, что тот наш разговор про другой мир — это чушь. Мир один, реальность одна, не надо ничего придумывать.
— Но это скучно, Анастасия Игоревна. Есть, чтобы жить, работать, чтобы есть?
— Так и живут люди.
— А как же искусство?
— Музыка нужна для того, чтобы не слышать топота ног по паркету и чтобы Лисневский мог потанцевать с вашей женой, — сказала Настя.
— Картины — чтобы прикрывать пятна на стенах? — улыбнулся Апральский. — Поэзия, проза…
— Для самолюбования. Чтобы автор показал, как он умеет мыслить оригинально, а ещё осуждает пороки общества, не то что все остальные.
— Пожалуй, я попрошу именно вас предварить моё выступление.
— Смеётесь?
— Нет, я очень серьёзен, Анастасия Игоревна.
— Не боитесь, что скажу лишнего? Чувствуете? В воздухе пахнет скандалом, и он будет. Насчёт этого я никогда не ошибаюсь.
— Пусть будет скандал, — сказал Апральский, склонившись к ней. — Этим стенам, наверное, не впервой.
— Но лучше пусть всё идёт так, как планировала тётка, — сказала Настя, посмотрев в его глаза. — Я бы хотела снова услышать, как вы поёте.
Photo by Jessie McCall on Unsplash
Предыдущая часть: Особая прелесть
Автор публикации
