1915-й. На то мы и люди
Уманский вернулся домой лишь перед рассветом, он слонялся по тёмным улицам Петрограда абсолютно бесцельно. Не думал он о самом результате этого спектакля разыгранного, когда они все поднялись на ноги, отряхиваясь поспешно от снега, не думал и о процессе. Что сделано, то сделано, обещанное выполнено. Было чувство, физическое ощущение обмана, он не мог его аргументировать никаким образом, но чутьё имел на это тонкое.
Чижевский рассыпался в удовлетворённых и удивленных «охах» да «ахах», а у самого скрежетали зубы. Не хватало самому оказаться под толщей льда… Ну и фантазия у его приятеля. «Он или хотел, чтобы я просто его убил… Или ждал, что кто-то из нас один умрёт. Неужто не простил до сих пор, дорогой приятель… А я ведь уже покаялся и крест свой нести буду до самой могилы». Больше он с ним не свяжется. Никогда. Исчерпано.
Комната встретила его тонким шлейфом цветочных духов и настежь открытым окном, из-за которого приходилось повременить с желанием раздеться. Скинув сапоги, лёг под толстое одеяло на кровать. Стрелки часов медленно отсчитывали время, и думы его совсем сошли на нет, уступая место воспоминаниям, что таскались за ним чемоданом неподъемным. Что-то надо было делать определённо, думать оказалось попросту противопоказано, ибо нормальным людям вспоминаются в моменты безнадёги нежные руки, звонкий смех любимой девушки, какие-то мелочи из жизни, редко привкус терпкого алкоголя и сладкие стоны барышень из борделя. У него же в ушах свистели пули, привкус был железа и пороха, простор горных хребтов далёкого и вольного Кавказа.
Не заметил, как у кровати оказалась милая девчушка лет тринадцати, что учтиво поинтересовалась насчёт утреннего кофе, на что Алексей отказать не смог.
— Лилия Андреевна говорила, что вы кофе со сливками любите, две ложки сахара, и ещё блинчики. Только вот варенья из чёрной смородины я не нашла… А там ещё на входе стоят, не пускают, решила лишний раз и вовсе не выходить, — а девчушка была болтливая, улыбчивая, искренняя, как и сама Лилия, но головой качнул Уманский в непонимании, какое варенье из смородины? «Никогда не любил… Перепутала, что ли? И слава богу, это вон Чижевский жить без него не может».
Когда прошёл в короткий коридор, услышал тихий голос. Сначала тряхнул головой, подозревая, что ему показалось. Он шёл запить таблетки от головной боли на кухню. Видимо, не судьба. Распахнул Уманский дверь без тени опаски, оправив, однако, для солидности подтяжки штанов.
— Вы? — поинтересовался негромко Алексей. — Как доброму соседу соли отсыпать или муки? — усмехнулся мужчина, но резко мысль прострелила сознание: «А там ещё на входе стоят, не пускают, решила лишний раз и вовсе не выходить», а этот товарищ с его ошиванием рядом его если не настораживал, то попросту напрягал. А это неплохая возможность узнать…. Раз сам идёт в руки, то почему бы и нет? Час от часу лишь интереснее.
Молчаливо кивнул, отрывисто прихватывая за плечо и затягивая внутрь. Дверь припечатал, сразу задвигая несколько замков, ибо предвидел уже по виду, что разговор будет не иначе, как продолжительный.
— В-в-вы? — в свою очередь удивился Крепп и зажмурился, прижимаясь спиной к стене. — П-простите-с…
— Я, — усмехнулся по-доброму Алексей, видя высшую степень замешательства, смешанную с испугом. Ему это не доставляло удовольствия, но вид парня он находил забавным. Над ним не хотелось подтрунивать, напоминал он воробья растрёпанного. Сам-то стрелянный.
— Я дверью ошибся, — никаких действий со стороны Уманского не последовало, и он открыл сначала один глаз, а потом и второй. — Утро… доброе…
— Кому доброе, кому не очень? — Алексей кивнул на дверь. — На вашем месте себя тоже не рад бы видеть, — дёрнул в улыбке губы Уманский, не увеличивая, не сокращая дистанцию, терпеливо дождавшись, когда товарищ выдохнет и приоткроет глаза. — Однако умоляющие дверью не ошибаются. Что с вами случается-то ни день, так что-то новое? — поинтересовался с обворожительной ухмылкой Уманский, предрекая долгое что-то, и чтобы немного разрядить обстановку, (а-то какое он после вчерашнего инцидента произвёл впечатление вызывало слёзы и смеха, и горя, будто он его с порога бил бы… Максимум в гостиной). — Кофе будете?
— Кофе? — переспросил Крепп, ожидая чего угодно, только не кофе. — С огромным удовольствием. Сегодня не удалось попить. Выставили… — он похлопал глазами, словно ожидая, что Уманский растает, как видение, и принялся теребить фартук, который так и остался на нём.
— Кофе, — утвердительно кивнул Алексей, несуразность и простая открытость его теперь не так сильно смущала, воспринимаясь уже более не как амплуа. — Боюсь представить тот шикарнейший повод, чтоб наконец вас выставить, я столько к родителям в год не ездил, сколько вы вчера к Елизавете Павловне наведывались, — не знал Алексей, с чего его пробрало на откровение, монета за монету что ли шла, улыбка его на секунду померкла при упоминании родителей. Однако он быстро взял себя в руки. Стал бы он так с кем-то откровенничать? Конечно, нет, но ценил простоту излишне, не фальшь.
— Позвольте представиться — Крепп, Андрей Орестович, — наконец сказал он и улыбнулся. — Недоразумение произошло. Разрешите побыть у вас немного, не то меня… не то я, — он хотел сказать «погибну», но вовремя понял, что это уж слишком. Пожалуй, ему повезло, что дверь открыл Уманский. Незнакомому человеку объяснить свой визит он бы тем более не смог.
— Алексей Петрович Уманский, — пожал руку собеседнику офицер. — Извольте простить, не скажу, что шибко приятно, но, думаю, вы это исправите… И за вчерашнее тоже, — по мере диалога Уманский вёл парня на кухню, собственноручно поставил турку с кофе, поворачиваясь к Креппу, опираясь на тумбочку. — «Не то», «не то», — с улыбкой проговаривал слова Андрея вслед. — Коли секретами своими поделишься — таки и позволю, — усмехнулся с задором офицер.
— А хотите, я вам глазунью приготовлю? — порывисто предложил Крепп. — Я как раз сегодня научился. Яйца есть у вас?
— Хах, — сначала Уманский оказался обескураженным, хоть вид старался не подать, лишь вырвался неловкий смешок. Потом вспомнил, что кроме чашки кофе ничего и не трогал из еды, живот подал призывной негромкий сигнал. — А давайте, обижаете, — многозначно повёл бровями Алексей, вынимая пару штук яиц. — Таки прям сегодня? А до этого святым духом питались, что ли? — заинтересованно проговорил Алексей, опираясь на подоконник и прикуривая сигарету. Выпускал кольца одно к одному, как в Николаевском учили. А парень теперь не казался таким угрожающим, как наравне и простым.
Крепп выхватил яйца из рук Уманского, заметался с ними по кухне.
— Я, позвольте, пальто сначала сниму, — наконец сказал он, положив яйца на край стола и едва не смахнув их, и, не дожидаясь разрешения хозяина, снял своё потрепанное пальто, пристроив его небрежно в углу.
«Ладно… Сам опрокинет — сам уберёт, видимо», — с присвистом подумал Уманский, стряхивая пепел сигаретный в стеклянную пепельницу. Небрежно поправил съехавшую лямку с плеча, наблюдая за движениями с излишней внимательностью, как бы оценивая.
Уманский закатил с усмешкой глаза, пересекая в три размашистых шага кухню, подхватывая предмет верхней одежды, да закидывая на стойку рядом со своими немногочисленными кителями и одиноким пальто. Не мог не полюбопытствовать и запустить осторожно руку в карман пальто, секунда, какая-то бумага. Кто в карманах бумагу-то носит, во право чудак-человек. Хмыкнул про себя, один лист беззвучно подтолкнув под полупустой мутный графин с водкой. Если ничего — так и успокоится его душа, ежели нет… О том самом «нет» теперь думать не хотелось, как и видеть малейшего конкурента, но в совпадения, увы, не его прерогатива верить.
— Отчего же святым духом, Алексей Петрович? Так, чем придётся. То в буфете, то у товарищей, а то и вовсе пару дней на одном кипятке. Вчера вот, например… Нет, простите, это вам неинтересно будет, — сказал он смущённо. Ну не рассказывать же офицеру, как он у Елизаветы Павловны всю колбасу съел.
— На кипятке? На что же ваше предприятие? — выгнул бровь Уманский, пытаясь понять шутка это то нет, вернувшись на кухню. — А вчера вы наелись, напились, в царя превратились? — предположил шутливо офицер, полагая, что не накормленным от девушки уйти не мог.
— А вчерашнее происшествие и вспоминать не стоит. У меня лицо такое, недоверительное. Меня дворники страсть как не любят, опасаются, что я спереть что-то могу. То метлой огреют, то помоями плеснут, — он развёл руками и поставил сковороду на плиту. — Знаете, главное, масло не перегреть. Эх сегодня и полыхнуло!
— Не дворник, конечно… Так что я могу вам тепереча верить? — поинтересовался риторически и с ухмылкой Алексей в лоб. — Мы когда в черте юга с Турцией сидели, картофель жарили, ну, один малец таганку решил залить, ещё раскалённую… Что не полыхает, то фонтан! — улыбнулся офицер, докуривая вторую подряд сигарету.
Яичница аппетитно постреливала, на ней раздувались большие пузыри, которые Крепп зачем-то тут же лопал ножом. Он нашёл крупную соль и щедро посолил сверху, с солью всё вкуснее.
«Хорошо бы бекончику сюда, — подумалось мечтательно. — Да и так отлично».
— Верить мне? Можете, Алексей Петрович, — сказал Крепп и посмотрел на него прямо. — На то мы и люди, а не звери, чтобы верить друг другу. Вы, выходит, военный? В отпуск приехали?
Приятный запах разливался с жаром по комнате, Уманский приоткрыл окно, ставя под раму первую попавшуюся статуэтку.
С одной стороны в ответе-то он по большому счёту и не нуждался, но знал, какая постановка вопроса будет звучать наиболее эффективно. Он у него спрашивает, а не сам делает вывод, это уже иное. Улыбнулся, «В таком случае — замечательно».
— Военный. Коли так вам больше нравится, — усмехнулся, поведя плечами Уманский, — добровольно-принудительный. Коли новой войны не выпадет, так и просижу на гражданской, — встретившись взглядом Алексей сымитировал пистолет у виска, звучно выдохнув воздух на манер выстрела.
— Гражданские тоже могут пользу обществу принести, — сказал Крепп. — И мирным путём многое решается… Прошу к столу, Алексей Петрович, — сказал он, по-хозяйски доставая тарелки.
— Какую пользу, — качнул головой отрицательно Уманский с нежеланием, невольно представляя службу в полиции или при штабе. А ещё женщины… Много женщин.
— Порой мирного пути недостаточно, очень часто недостаточно, — Алексей выдохнул тихо, практически беззвучно. — На гражданской всё легко, решается словами, слова-слова, а на деле… — усмехнулся. — Мирный договор — это слова? Это кровь, — покачал головой Уманский. — С турками, полчища, ты их видишь… А когда наперевес оружие только у них, даже не огнестрел твой, палки обычные и полное нежелание вести диалог, ибо ты в любом случае не прав, чаю попьёшь? Речь заведёшь и попытаешься что-то доказать, правоту? Их неправоту? Плюсы-минусы? Убьют. В любом случае убьют, если в руках не держишь ничего. И будешь ты долеживать в канаве, а по тебе ещё с три десятка таких же проскачут, у них-то путь один… Как и у нас, — усмешка совсем ледяная коснулась уст. — Некоторые ровно также не могут разговаривать никак, кроме диалекта кулака и удара. Вместо правой щеки — в левую. Только это и спасает.
Повисла тишина. Уманский голоса не повышал, говоря всё ровно, мягко. Также отправил в рот кусок яичницы, сохраняя непроницаемое выражение лица. — А готовите и впрямь… Не пропадёте.
— Пересолил, по-моему, — сказал Крепп задумчиво. — И всё же мы не хотим крови. Мы, то есть гражданские люди, — добавил он поспешно. А без крови не обойдутся. Они не хотят, да никто им просто так ничего не даст. И наивно надеяться, что все люди вдруг прозреют в один миг и захотят того же, что и они — всеобщего равенства. И как бы ни старался Крепп не сказать чего лишнего, но его так и подмывало узнать позицию Уманского. Обстановка и ровный тон к тому располагали. Поэтому он набил полный рот и принялся жевать, рисуя вилкой геометрические фигуры на тарелке.
— Мы это что-то большее, чем гражданские люди. Главное человеку не насолить. — «Что в отдельности, что в совокупности», — усмехнулся Уманский, но с ощутимым и явным нажимом, глядя прямо в глаза, улыбка тут же тронула приятная, и он прикрыл глаза, чуть откинувшись. Лично ничего давно привык не говорить, но ходить вокруг, да около мог и месяцами, что уж. Больно интересно ему было, что таилось в недоговорах, переведении глаз и подобных мелочах…
Дунул резко порыв холодного ветра из окна, выбивая ненадежно поставленную фарфоровую девицу с места. Окно закрылось с грохотом, как и упал предмет интерьера. Это выбило из ощущения пристального наблюдения, но не заставило подняться, точно и ничего не случилось. Максимум — под сапогами похрустит крошка или более крупные куски.
Алексей оперативно заканчивал с едой, отмечая, что кофе хорошо проварился, вопреки ожиданию, и не так погано его существование, каким он представлял его по времени отбытия с линии фронта. Только бы ещё не зря он это время просидел, хотя… Определенно уже нет.
Крепп вздрогнул, как от выстрела, насторожился. Совсем он в тепле расслабился, болтать вздумал. И с кем? С офицером царской армии? Пусть сейчас времена другие, и перемены неизбежны, но и осторожности терять не следует. Он поднялся, боком подошёл к окну, стараясь не наступать на осколки, посмотрел вниз. Полицейских на улице не было.
— Благодарю за гостеприимство, Алексей Петрович, — сказал Крепп с чувством. — Пора мне, дела неотложные. Простите за вторжение, — он попятился, задел плечом косяк, поморщился болезненно и оглянулся в поисках своего пальто. — Не провожайте, не надо, — сказал он, перекинул пальто через руку и поспешил в прихожую.
Photo by Pezibear on Pixabay
Автор публикации
