Срыв. Красна девица
Присутствие Евы мешало Маргарите. Ей нравилось долго пить чай с сыном на веранде, рассказывая новости о дачных соседях и знакомых, спорить с ним о книгах, строить планы на следующие выходные. Сейчас же Маргарита подумала, что это она мешает сыну. Он не прочь остаться с Евой наедине. Но о чём они могут говорить, что у них общего?
Сын старался понравиться девушке и нервничал. Он снимал очки, чесал крупный нос, снова надевал их, не зная, как лучше. Маргарите остро стало жаль своего сына. Он у неё замечательный, ему ли теряться?
— Наташенька, постели Еве в спальне для гостей, — сказала Маргарита и поднялась, давая понять, что ужин окончен.
— Мам… Ева со мной ляжет, — сказал Константин, сильно покраснев.
«Двадцать пять лет человеку, а он румянцем заливается, как красна девица», — подумала Маргарита.
— Вот когда поженитесь, тогда и положу вместе, — безапелляционно ответила она.
— Без проблем. Я уважаю чужие правила, — сказала Ева и пошла за Наташей.
Константин остался на кухне один. Он не понимал, что творилось с матерью. Обычно его приятели были от неё в восторге. Она умела очаровывать, быть интересной, окружать теплом и заботой. Либо Ева ей совсем не по душе, либо она не считает Еву важным для него человеком. И то и другое было обидным.
Комната для гостей Еве очень понравилась, хотя и напоминала гостиничный номер. В ней не было хозяйских безделушек и мелочей, которые обязательно появляются со временем в любом жилище, захламляющих и одновременно создающих особую атмосферу.
Ева спросила, где можно ополоснуться, и пошла в летний душ. Вода, нагретая солнцем, была мягкой, не сравнить с городской, пена от мыла получилась пышной. После Ева завернулась в полосатое полотенце и долго стояла под высоченными соснами, глядя на звёзды в просветах веток.
В комнате она легла на свежую постель, раскинула в блаженстве руки по сторонам. Она ничуть не жалела, что будет спать одна.
Константин ворочался, пытаясь устроиться удобнее. Над ухом назойливо пищал комар, и он включил ночник.
Зашла Маргарита в длинной фланелевой рубашке, присела на край кровати, провела рукой по его коротким волосам.
— Что на завтрак тебе приготовить? — она всегда это спрашивала перед сном. Ей хотелось сделать сыну приятное. — Может, блинчики пожарить?
— Мне всё равно, мам.
— Сынок, ты на диете? Она тебя заставила?
— Перестань выдумывать, мам! Как можно заставить? Ты разве не видишь, что я полный? И всегда таким был. Вовка меня жиртрестом не за тонкую талию звал.
— Вот именно! Всегда. Генетику не обманешь, зачем себя истязать?
— Затем, мам! В жару с меня течёт, как со слона, на пляже я как «глупый пингвин», робко прячущий телеса, жаль, утёсов в нашей местности нет… Надоело чувствовать себя уродом.
— Да что ты такое говоришь? — обиделась Маргарита. — В кого тебе уродом быть?
— Мам, давай об этом не будем. Просто рядом с Евой я чувствую себя как пельмень рядом с черешней.
Маргарита рассмеялась странному сравнению, поправила сыну тонкое одеяло.
— Ещё неизвестно, во что твоя черешня превратится через пару годиков, — сказала она. — Сколько ей лет, кстати?
— Девятнадцать, — неуверенно ответил Константин. — Кажется.
— Вот… Ни возраста толком не знаешь, ни фамилию, наверное, а туда же — будем вместе спать, — усмехнулась Маргарита. — Ладно, отдыхай. Спокойной ночи, Стюша.
— Спокойной… Мам, и не называй меня при ней «Стюшей», пожалуйста.
— Как скажешь, — она поцеловала его в лоб и пошла к себе.
«То не спрашивай, так не называй… В своём-то доме, — думала она, укладываясь. — И это неделя знакомства всего. Дальше-то что будет?»
Сын был рохлей, бойкая девчонка будет из него верёвки вить, чего Маргарита допустить не могла. Но и менять что-либо было поздно. Константин был идеальным ребёнком. Тихим, спокойным, с ним не было ни хлопот, ни неприятностей. Зато старший, Володька, вытрепал ей все нервы, а каких усилий ей стоило снять его с учёта в детской комнате милиции?
Маргарита вздохнула. А ничего, перебесился, человеком стал. «Почти посторонним человеком, — подумала она. — Как же я его в детстве звала? Вовочка? Владя? Нет. Всегда он был Володькой. И на него приходилось кричать, иначе он не понимал».
Дети были совершенно разные, впрочем, отцы у них тоже были разные. Володьку она родила от Миши, «первого парня на деревне», куда их, первокурсников, привезли в сентябре на уборку картошки.
Ей, обычной городской девчонке, он показался чуть ли не былинным богатырём. Мальчики из группы были умненькие, но слабые. С узкими плечиками, цыплячьими шейками, смех один. Михаил приехал в поле на тракторе, скрутил на их глазах самокрутку, смачно сплюнул под ноги и пошёл ругаться с другим трактористом. Девчонки краснели и зажимали уши, а Маргарита сказала:
— Эх, вы, да это же настоящая русская речь. За ним записывать надо!
Вечером в клубе он пригласил её на танец. Руки у него были шершавые, чёрные от въевшейся грязи, но по-мужски сильные. Этим и взял.
Когда они уходили с ним из клуба, за ними увязался было Алёша, считавшийся Маргаритиным ухажёром. Миша обернулся на него, посмотрел сверху вниз, а потом поднял Алёшу за спину, как козу, и перекинул за забор палисадника. Оттуда и смотрел печально Алёша, как деревенский нахал уводит его девушку, нагло положив руку на её крепкий зад.
«Тоже ведь никто фамилии не спрашивал», — улыбнулась воспоминаниям Маргарита.
А отцом Стюши был дипломат. Они познакомились на приёме, когда она уже была известной. Он красиво разговаривал, профессионально забалтывал, но и она в словах толк знала. Обоим было чуть за сорок, в таком возрасте головокружения от любви не бывает, но оно случилось. Она как девчонка ездила к нему на свидания, меняя по два-три такси за поездку для конспирации. Он ни о чём таком не просил, она сама решила, что так надо. От известия о её беременности дипломат сразу поскучнел, но Маргарита от его мнения не зависела и твёрдо решила рожать.
Константину, не унаследовавшему её твёрдости, в жизни придётся трудно.
Photo by Free-Photos on Pixabay