Кто-то кроме
Закопченная ночь с блеклым полумесяцем, что тоже плачет звёздами, перегоревшими, как лампочка на одиноком проводе в коридоре. Ровно такая же, как бонг лаборанта, что по ночам варит метамфетамин в подвале, думая что плоть и кровь ночных тварей не видит, как и все жмурики. Забавно руками опытного хирурга разрезать белые нитки на веках и рту из раза в раз, бахромя их уродливо, а на его ошарашенную икоту затыкать рот сигаретой с небрежным хлопком по спине. Хлопнет так, что позвоночник через рот выйдет, но не страшно. Только убирать все это придётся, пока кровь жёлтыми разводами не въелась с мягкое и рухлое напольное покрытие. Сам он копчёная рыба, что сгнила с головы.
Если бы реально он так думал, то не отдавал бы ему камни на пробу, настолько отвратительные, что их слить, как и смысл его варки, в унитаз вместе с затхлыми помоями. Формалиновые банки кончились. А не видит только взвешенно думающая Фортуна, ибо действительность со всей присущей ей брезгливостью выдавила ей мягкие глазные яблоки острыми ногтями. И на самом деле давно закатился глаз Грай под серый матрас железной койки, впивающейся пружинами в позвонки, потому что их не существует и ничего этого не существует. Сигаретный пепел закрадывается вглубь прелого матраса и гораздо глубже, ссыпаясь прямо на нижний этаж.
Он курит, когда его не берет аминазин. Годовщина.
Он же мог бы с легкостью набрать номер, связаться с миром, где есть еще хоть что-то живое, исправно оплачивал эту никому не нужную услугу в надежде услышать ночной звонок старого стационара. Не надеялся, хотел думать и занимать мысли в спокойном течении Леты. Но, интересно, есть ли срок годности у слов?
Она, наверное, уже и не помнит, что он ей говорил пьяный на канате окраинного здания Фатинского залива Могилы, на Петропавловской улице четвёртого дома… Память слишком коротка для того, чтобы помнить какие-то выбитые из легких с кровью из глотки слова. А зуб он оставил ей на память.
Глухие и слепые люди из воска, что так легко гнутся и ломаются… Не то, что рваные лоскуты тьмы, что прочнее силиконовых имплантов и гораздо живучее любых пятен на стенах.
Давно он уже сжёг все архивы с воспоминаниями, хоть и никогда не страдал пироманией. Мог бы выжечь паяльником на руке свое имя, чтобы она никогда и не думала забыть, истыкать аккуратно, со всей присущей нежностью, сигаретными окурками… А она бы покорно терпела и кинутую в разводы бензина зажигалку, и плеснутый в лицо раствор серной кислоты, что съест все, дойдя до самой сути. Не спонтанное самовозгорание, но избутелый поцелуй с привкусом жухлой травы. Но она не придёт. А он не позовёт. Эгоизм всегда был его лидирующий чертой, а не беспокойство о ближнем своём. Да и какая близость, когда разделяют не только города и километры, но и времена.
Рыхлый, как земля кладбищенская на заднем дворе, мирок. Он оказался никому не нужен и выкинут на первый остановке, снесенный ветром в такую же первую сточную яму. Погрязший в дыме выхлопов скандалов, он перекатился на сторону, тронутую гнилью лжи и предательства. Склизкое месиво, что вытекало из разбитого глобуса вряд ли теперь напоминало всепоглощающую и беззаветную… Личинки здравомыслия пытались выбраться из этого адского варева, но он наступил на них ногой, ни давая ни единого шанса… Здравомыслием давно никого не удивить.
Мая потрогала стену, оклеенную выцветшими фотообоями с берёзовой рощей. Вот отодранный клочок, за которым видны кирпичи, они по-прежнему тут, никуда не исчезли.
«Он сказал, что не уходил, — подумала Мая, посмотрев на фигуру мужчины в дымном ореоле. — Но я точно помню, что пришла. Меня кто-то привёз, потому что мне назначено, — она засунула руку в карман джинсов, вытянула бумажку. — Да, кабинет номер 8, понедельник, 17.30. Сегодня разве понедельник?»
Вспомнить не получалось. Всё путалось в голове последнее время. Мягкие волны депрессии утаскивали её всё дальше от берега, стирая память. Она встала перед плакатом о вреде курения. Сколько раз она проходила мимо него за этот вечер, а не может вспомнить ни слова.
Неожиданно погас свет, но не одновременно, как если бы пропало электричество. Кто-то выключил его, поочерёдно щёлкая выключателями, начиная от того края, где остался Рома. Темнота добралась и к ней. Мая сползла по стене вниз.
«Вот сейчас это и произойдет, — подумала она отрешённо. — Он правда существует. Он долго следил, но теперь вышел на след и бежит по нему, не скрываясь, роняя тягучую слюну на снег».
Стало не страшно, а скучно и безразлично. Туман в голове рассеялся, словно кто-то подул на него горячим феном. Ей через два дня двадцать один. И тогда она вступит в наследство, которое оставил ей дедушка и от которого она упрямо не отказалась. И серые зловещие тени — вовсе не её бред, она их ощущала явно, даже Эм признавала, что они существуют.
«Надо было отказаться, дурочка, — ласково сказала Тронутая, прикасаясь холодными пальцами к её плечу. — Мы бы жили за зарешеченными окнами, а летом нас выпускали бы полежать в жёлтых пахучих одуванчиках, а на обед ели бы фасолевый суп…»
— Два дня, — прошептала Мая, пытаясь понять — много это или мало. Вспомнились слова Ромы — «конец есть всегда, расслабься». Она поднялась и побежала к нему. Захотелось ясности, устала от игр.
— Ты здесь, чтобы убить меня?
Маяковский все это время лениво соскребал выкрученными пальцами, дрожащими по мышечной памяти, слой краски со скамьи. Пожалуй, ему нравилось смотреть на чужие метания, что ведут к разложению разума, и он так привлекателен в этот момент для захвата, для окончательного распада.
— Убить? — рассмеялся утробно, рычаще Маяковский. За пару мгновений мужчина оказался прямо перед её лицом, подперев голову ладонью. На его ладонях «Сценарий» и «Сарказм», которые он кладет на обе щеки. Так же бережно, как подготавливал два с половиной метра в землю. — Соскребать твоё обведённое мелом тело с линолеума, когда ударит сквозняк первого мороза и перекроет запах разложения, а ты сольешься с ним коркой… И после тебя останется пятно, которое никто не сможет оттереть на манер «Кентервильского привидения», если кто-то поверит в существование желтой крови? Она выцветает со временем в коричневый противный. И так каждый понедельник из семи понедельников на неделе, каждые полчаса шестого из шестидесяти секунд? Оттирать грязный пол от остатков твоего мозга и кусков вылетевшего содержимого головы, отмывать руки, марать сподручный инструмент, чтобы раскроить череп, чтобы остаться с тобой в этих стенах ещё чуть больше, чем навечно? — он усмехнулся, наклоняясь к самому лицу, проводя ледяными пальцами по щеке, задевая губу. — Слишком просто, ты сделала все сама. Давай, к кому ты записана здесь, детка. Ты хотела чтобы скрежет когтей из недр сальной коробки ушёл, ну, же, даже у бесконечности есть конец, а ноги устают бегать, принося в одно и то же место, — холодный, ледяной шёпот коснулся уха.
— Кто ты? — спросила Мая, отодвигаясь от него.
Маяковский не позволил, цепко ухватившись за плечи.
— Кто я… Кто ты… Кто твой друг. Неправильный ответ, но я и не думал, что кипящее варево внутри отзовётся правильностью, оно давно разлилось по Невскому и стекло где-то на канале Грибоедова чёрным гудроном в такие же отходы человечества. Ты не такая. Пародия. Жалкая и картонная, если тебе нравятся клеточки, ты бы строила трупы людей на расчерченном красной клеткой коридоре, как шахматные фигуры, психам нравится. Твои демоны омута сдохли со скуки. Ты не тронутая.
Ему было лениво-флегматично что-либо пояснять. Ему нравилось гордое слово «любил», но когда любить это бить. Нравилось давать волю фантазии человека, перекручивать толстым жгутом вокруг шеи понятия до неузнаваемости, надеясь быть на этом пойманным. Но из раза в раз убеждался в пустом этого дела. Кем назовут, тем и будет, он Станиславский, которому не принципиально, его просто забавляет. Заставить человека разувериться в своём суждении и заставить прогнивать прямо с сердца, хоть рыба и гниет с головы, но к обезглавленной это не относится. Он же все отрицает, с таким и диалог-то вести пустое. Но он исправно ждёт всего одного вопроса: «Ну, а что ты скажешь?! Во что мне верить?!», чтобы ответить, что не во что. И зайтись ехидным смехом под обескураженное выражение лица дохлого испуганного, висящего вверх ногами, зайца. Тупо отказывать отчего-то не зная, что тебя ждёт за этим, как и на дороге. Может быть новый сюжетный поворот, а может тебя собьёт КАМАЗ. Приятно, несомненно, что ему верят… Было бы, если бы сам верил хоть во что-то не зависимо от ситуации. Циничный лицемер.
— Я чума, что заставляет покрываться тело гнойными лопающимися язвами, что распространяется гораздо сильнее скорости света, червь-паразит в твоей голове, что скоро медленно выползет, отожравшись солоноватым варевом мозга через нос или рот, — он мягко подступил ещё ближе. — Я война с самим собой, где рёбра находят на вышестоящие, переламывая грудину нестерпимой болью предательства и отчаяния, — он носом прочертил небольшой участок шеи, сжав запястья. Манило прикусить мягкую жилку на шее, но он отступил в то мгновение сам. — Я голод по эмоциям, когда настолько обесточено тело, а ему тоже бывает больно, и нет бензина, как альтернативы, чтобы обезглавить, обоссать и сжечь. Эмоции других неплохая альтернатива, когда ты не чувствуешь ничего. А на других и подавно плевать. Но я не смерть, — резюмировал. — Я никто. NIHIL. Пустота. Меньше, чем ничего. Лимба. Рок-звезда, звездный час которой длится чуть меньше, чем ничего, но чуть больше, чем бесконечность. Вместе с этим я каждый идущий на встречу тебе прохожий, ибо у всех твоих встречных одно лицо, люди клокообразная серая липкая масса… Но половина этого тупо наглая ложь ради смеха.
— Это всё неправда, а не половина! — сказала Мая. — Ты придумал себе себя, а теперь пытаешься соответствовать. Мне на тебя не плевать, а ты выбираешь пустоту и радуешься ей, как дурак, отталкивая руку с конфетой.
Надо выбираться отсюда, поняла Мая. Ей никто не поможет.
Она подошла к дверям, потянула их на себя, они распахнулись, но за ними оказалась решётка с замком. Мелькнула тень на лестнице и исчезла.
«Глупо разговаривать с тенью. Лучше просто её не замечать», — подумала Мая. Она взялась двумя руками за стальные прутья, дёрнула их, навесной замок глухо ударился о металл. Мая оглянулась на Рому — он оставался на прежнем месте, но его присутствие неприятно холодило затылок. «Он меня обманул, у бесконечности нет конца».
Тень приблизилась к решётке с другой стороны, рука в перчатке двинулась к Мае, схватила её за толстовку, потянула на себя.
«Разве теням нужны перчатки?»
Обожгло где-то под рёбрами. Несколько ударов, от которых зазвенело в ушах и сбилось дыхание. Мая осела на пол, нащупала трясущимися руками липкую рукоятку ножа, оставшегося в ней.
Чёрная кровь хлынула горлом, ни проглотить, ни выплюнуть. В голове лопались мыльные пузырьки, оставляя после себя мерцающие радужные искры. В немеющих руках появилась матрёшка, та самая, последняя.
— Она открывается, это не конец, — прошептала Мая, повернув голову в сторону Ромы, но его там не было, или она не увидела.
***
Ты проснёшься утром, привычно протянешь руку к смартфону и среди кучи новостного мусора заметишь заголовок: «20-летняя наследница миллионов стала жертвой маньяка, не дожив 2 дня до своего дня рождения» или «Тело молодой миллионерши найдено в пустующем психдиспансере… Читать дальше». Они, эти писаки, умеют придумывать заголовки. Ты морщишься, но почему-то открываешь. Читаешь несколько абзацев, написанных ради того, чтобы показать тебе рекламу, отбрасываешь телефон в сторону.
— Милый, тебе омлет или оладьи? — спрашивает жена, останавливаясь в дверях.
— Омлет, — говоришь ты и улыбаешься во весь рот.
Жена уходит, не понимая этой радости. Подумаешь, взбитые с молоком яйца. Ей не понять, что просыпаться утром — это радость. И завтракать, и умываться, и слушать болтовню по радио — радость. А ещё расплатиться с долгами, купить всё, что душе угодно, и жить в своё удовольствие. Ты берёшь с туалетного столика жены большое круглое зеркало. Оно увеличивает, и ты видишь счастливое помятое лицо и корчишь постную мину — именно с такой надо будет встретить известие о том, что мешающая тебе наслаждаться жизнью девчонка, которой дед отписал всё, так вовремя исчезла, и принимать неискренние соболезнования.
Только одна мысль не даёт тебе покоя: там, в этом коридоре, ведущем в никуда, был кто-то кроме неё. И он смотрел на тебя немигающим взглядом, небрежно прикуривая и чуть откидывая голову в хрипловатом смехе.
Photo by Pete Linforth on Pixabay
Photo by InspiredImages on Pixabay
Автор публикации
