Поднять веки. Билет в прошлое
Была уже пройдена большая часть пути, а темы для разговоров становились всё дальше от Савицкого. Он прохлаждался у самого окна под хиленьким кондиционером и изредка что-то изрекал, когда его спрашивали, вставляя свои худые и затертые пять копеек. Сами разговоры и вообще слова себя изживали. Повторялись. Плодили не истину, что рождается в споре, а ненужные неаргументированные конфликты на пустом месте, ограничиваясь в конце выводами на манер: пустозвонство одно.
Разгоряченные алкоголем и предстоящими двумя неделями компаньоны заразительно смеялись, каждый строя одному ему понятные по законам логики планы и алгоритмы действий: родниковой воды попить или первым делом смыть с себя всю грязь в обычном иловом пруду или в бане, чтоб по-чёрному, развести на приятное времяпровождение первую красавицу в деревне, сходить и оценить культурную составляющую, должны же там быть храмы, церкви и дурацкие шутки Милены о том, что, видно, кто-то хочет там согрешить, свято место же пусто не бывает. От некоторых пошлостей и сальных шуток у Данила было желание закрыть уши и вообще закрыться.
Дорога тянулась бесконечно долго, несмотря на практически полное отсутствие остановок. Жук уже катил горящий шар солнца за невидимый пунктир полудня. Хотя Данила в любом случае к середине дня морило, и короткий получасовой сон в течение дня стал его извечным спутником.
Незаметно для себя Данил прикрыл глаза и уже не смог разлепить, несмотря на усердие. Голоса становились все дальше и дальше от него, уступая место мягкой и близкой темноте, что все глушила дребезжащим гулом.
Он примостил голову на плече, упираясь лбом в прохладное стекло. Но не знал, что уже в бессознательном состоянии излишне комфортно устроился на мягком и удобном плече Оли, перевернувшись.
Савицкому снилось, что машина их привезла прямо к самому въезду в деревню. Была она старая, с побитой мордой, которую уже тронула коррозия. Одна фара была выбита, а вторая при дневном свете излучала неприятный свет. Все они сидели в грубо сколоченном кузове, такие обычно были применимы для лесозаготовок и такие помогали в похоронах, ибо вряд ли по такой-то местности ездили газели. И расположены были какой-то странной фигурой, как разновидность креста.
Прямо рядом с табличкой «Чертовы Пальцы» стояло помятое пугало. С него даже и не думали взмывать вверх вороны. Приглядевшись, Данил узнал в этом закопченном пугале, измазанном сажей, висящим на шесте, себя. И понятно почему вороны не улетали — они выклевывали его раздербаненные внутренние органы, не питая интереса к валяющимся под ногами кишками. Выпотрошили и выбросили, как ненужные детали из дающего сбои механизма. Они лезли в самую суть, прямо как орёл, что клевал печень Прометея.
Секунда и перед ним одним, стоящим посреди кристально чистой поверхности воды, в самом центре озера, возникла призрачная орава полупрозрачных белесых силуэтов жителей деревни, объятых дымом. Он не чувствовал опасности, и свет, что исходил откуда-то из центра, разливался теплом. Но стоило лишь взглянуть на них через саму гладь, как озеро стало вонючим болотом с множеством коряг, жители — гниющими и разлагающимися трупами, покрытыми пятнами. Из их обезображенных тел кое-где торчали обломки костей, и сам Савицкий располагался больше не твёрдо по центру, стоя на манер апостола на самой поверхности… Он с чавкающим звуком, с головой, ушёл в густую засасывающую жижу и физически чувствовал, как она голодала ему кости с аппетитным хрустом.
— Данил, Данил, проснись, — упомянутый почувствовал мягкие прикосновения к своим щекам, под которые хотелось подставиться, но как под отрезвляющую пощёчину. Порыву он поддался, головой ткнувшись в чужую прохладную ладонь, но тут же разомкнул глаза внезапно. — Мы почти приехали, осталось около получаса, — проговорила Оля, убирая неспешно руку. Савицкий скинул с себя остатки сна и отодвинулся с неловким кашлем.
— Да встаю, спасибо…
— Ты метался во сне, — сказала тихо Оля.
Взгляд Данила упёрся в спящего на двух сидениях Дена, что из-за роста спал полусидя. Долохов же закинул ноги на поручень при открывающихся дверях и, расположившись вольготней всех, тоже дремал. Остальные негромко переговаривались, Лёня цедил чай из термоса. Но чутье подсказывало, что не чай.
— Твоё лицо было искажено… Гримасой боли? — предположила Оля, попытавшись осторожно провести по руке парня. — Что тебе снилось?
— Даже не помню толком, — отмахнулся рукой Савицкий, дабы жест не выглядел слишком грубо, картинно. Он чувствовал в старшей Рыковой попытку его считать и залезть поглубже, как эти самые вороны. Ощущал подвох, выпуская невидимые тонкие иглы, стараясь свернуться шаром ежиным меньшего объема. Редко люди решают разделить что-то с людьми просто так… Хотя, как эмпат, она может и искренне желала помочь, но в простую добродетель не верил сам Данил. Чтобы не выглядеть так грубо, он предложил ей жестом карамельную конфету. Всегда их таскал по карманам. — Серьезно, что-то темное, но без определённых очертаний.
— Ладно. Перенервничал, наверное, — улыбнулась тепло девушка, перекатывая карамельку за щеку.
Автобус заглох резко, не распыляясь даже на тормозной путь. Оттого заскрипела машина стертыми колёсами по раздолбанной, начавшейся совсем недалеко, плиточной дороге, точно вспомнилось водителю о лежачем полицейском или камере на дороге в последний момент. Вроде, штраф уже придёт, а вроде, попытался что-то сделать.
Остановился автобус не доезжая до остановки напротив старой и на вид заброшенной одноэтажной школы. Колёса на секунду забуксовали, точно просто не могли ехать дальше, им что-то препятствовало. Сзади Регина проворчала о том, что пары метров водитель пожалел, так ему и надо, да и кто ставит школу в таком месте… Хотя, может, она даже ещё работает, а церковно-приходскую не выбирали, где размещать. Данил уточнять не стал, ибо проснулся, когда они пересекали центральной перекрёсток, прошло не более десяти минут, пока они корячились по кочкам, словно переходили реку вброд и их постоянно сносило обратно.
Чуть поодаль, за мелким цветущим прудом, был магазинчик, видимо, остаток от когда-то большого рынка, потому что рядом виднелись неубранные горелые и гнилые доски странной навесной конструкции для спанбонда. Хотя о таком тут вряд ли слышали, как и об органическом стекле. В первую очередь подумалось об этом. Не так давно все произошло, отмечалось грустно непроизвольно. Рядом со школой же, на ещё одном перекрёстке, вот так и тянуло обозвать его чертовым, ибо кто додумался так расположить объекты? Три перекрёстка на короткое, не по существу расстояние, и из белого кирпича здание церквушки, что прикрывало полузаброшенную пристройку, гордо названную больницей. Регина увидела на стене кривую надпись «ФАП» и часть обломанных ворот ещё при повороте, что выдавало в строении более значимое заведение, нежели рядовые дома. Могла быть частной, могла быть просто устроена в частном доме… Много чего могло быть и рождалось ввиду отсутствия связи в этих топях. Сеть эта вон, для ловли рыбы. Но глядя на пруд, вывод сам напрашивался, что гнилую башку можно сбить и без усилий руками.
Открывшийся пейзаж навеял неуют, несмотря на яркие краски. Как и во всей России, стоило только капнуть серую капельку, как это последнее пристанище мертвых душ, всего лишь неосторожный мазок, и серость всепоглощающая появлялась сама собой. Невзирая на тёплое, палящее сквозь пыльное стекло солнце и ярко-зелёную насыщенную листву кустов сирени. Странно, что здесь ещё она цвела. Неосознанно Савицкий попытался втянуть всей грудью этот душистый и приятный запах, как оказался бы лицом среди раскрывшихся нежно-фиолетовых бутонов, чтобы задохнуться этим приятным ядовитым запахом и ощущать острую асфиксию. Символично, что она росла прямо перед святым местом, закутывая в тяжелые меха, а не легкое боа. Он иногда ощущал себя синестетиком, что мог ощущать запах слов и привкус определенного цвета, но нет. Просто душа поэта. Грязного, циничного, неприятного и специально отвергающего внешне романтику, но поэта.
Стояли строения почти у самой дороги, и Савицкий сомневался, что за ними есть подобный, как в Питере, уход во дворы. Деревня же. И звонарь, что стоял неподвижно на колокольне, сжимая в руках трос в бездействии, заставил отвести взгляд. Прожигающий и острый неприятный орлиный взор вернул в реальность, и Данил обнаружил себя уже стоящим в проходе меж задними сидениями, принимающим в руки сумки ребят.
Когда их компания выскочила из душного автобуса, у них появилась возможность вдохнуть чистый и сладкий на вкус воздух полной грудью. Он отдавал медом или сахаром, что скрипел на зубах, было и от дешёвых сарахозаменителей, что Данил терпеть не мог.
Из нижнего отсека были извлечены последние два чемодана, что по неведомой причине не были положены в салон, но Данил не спрашивал. Он увидел низкую, сколоченную неровным и неидеальным домиком колонку и больше не видел препятствий, призрев цель. Ему теперь было даже все равно, что все ранее увиденное при ближнем рассмотрении было обнесено жутким кованым невысоким забором, будто кладбищенским.
Гера сунул водителю несколько крупных купюр на пассажирское сидение. Мужчина не протянул руки, смерив презрительным взглядом деньги. Долохов проговорил ему что-то неслышное, заскочив на ступеньку и, шатко балансируя, на манер отдачи чести, как моряк шагнул назад. А предлог водителя оказался чрезвычайно прост, как поведал им Гера. Дальше им не по пути, ибо его родственники живут дальше, а они пусть разгребаются, как хотят.
Словно ехала не по делу, а она городская фифа, чья машина застряла в грязи и она опаздывает на ногти, реснички… А у неё все рассчитано, чтобы по ЦУМу погулять ещё тройку часиков до закрытия. Данила передернуло ещё в первый раз от ее коричневой помады за контуром и новых классных кед, релиз которых прошёл на днях, коллаборации Bape и All Star, что она закинула на него, чтобы он не смог выйти из их круга Ада.
Из-за развилки на этот раз натрое, а уже даже тянуло с сарказмом циничным заметить, что черти не одобряют, видна была машина милиции ещё совсем старой раскраски, не привычной сине-белой, а желтой с синими вставками. ГАИшный ВАЗ, это же еще машина до девяностого года! Раритет… У Дениса до сих пор барахлил аппарат и не помогли ни замена линзы, ни выуженный для стабилизации ручной штатив, и поэтому Савицкий еще раз навел телефон. Под четким руководством Вишневского, что из-за спины придерживал трясущиеся руки Данила своими огромными и длинными, Савицкий должен был сделать пару хороших кадров, но… В итоге все в свои руки взял Денис, приказным тоном говоря, чтобы тот не дергался и просто стоял. От Данила пахло чем-то вроде ацетона, это чуял парень даже не находясь на расстоянии вытянутой руки, но приятно так… Он явно был токсикоманом. И самого Вишневского это даже не смущало.
Похоже, только один Савицкий страдал от слишком близкого одного нахождения людей неподалёку от себя, неважно хорошо или не очень знакомых, не говоря о каком либо контакте физическом. Даже рука на плече Долохова в первую встречу вызывала в парне дичайший дискомфорт и желание поскорее отодвинуться, обнять себя руками и больше вообще не приближаться на расстояние, чтобы человек мог до него дотянуться. Об него люди резались, кололись, но он уже давно не спрашивал о боли и прочем. Все равно было
Щёлкнула кнопка.
Идиллию нарушила раздражённая Оля, что высказалась о том, что они так и к вечеру ночлег не найдут, если будут так глупо терять время, нафотографируются ещё за две недели. Даже обычно прохладно относящийся к подобным выходкам Долохов отметил гармоничность момента. Оттого услышать торопящую речь от невозмутимой все это время Оли он не ожидал.
Оля от злости настолько сильно толкнула открытую бутылку ей в грудь, что разлила добрую часть на пышную грудь и пресс, но стыдно ей совершенно за это не было. Милена лишь загадочно, но предельно ясно удовлетворенно улыбалась, глядя на мокрые дорожки, что стекли на джинсы и расползались неопределенными пятнами.
Photo by Annie Spratt on Unsplash
Продолжение: Аттракцион для туристов
Автор публикации
