День открытых дверей
Длинный коридор старинного особняка, подсвеченный мертвым светом люминесцентных ламп, был тих и на первый взгляд казался пустым. Одна из серых статуй около кадки с финиковой пальмой вдруг пошевелилась и отделилась от стены.
Девушка подвигала шеей, позвонки слабо хрустнули. Она прошла вдоль высоких дверей со стёклами наверху, закрашенными масляной краской, смотря себе под ноги. На полу был линолеум с рисунком в крупную клетку. Она ступала только по белым.
— Знаете, говорят, такой пол нравится психам. И мне нравится, — сказала она, ни к кому не обращаясь, но всё же так, чтобы её услышал единственный помимо неё обитатель коридора.
— Нормальность в пороге дозволенного в твоей пустой голове, — в конце коридора показался маленький огонёк зажженной сигариллы. — Даже жалко разочаровывать мнимых здоровых людей, что таковых не бывает, но у нас сегодня день открытых дверей, — хриплый глубокий и гулкий голос, казалось, сочился из стен. С губы потекла кровь, крупные капли ударились о линолеум.
Девушка вдохнула дым, остановившись очень близко с мужчиной. Прочертила краем кроссовка по его крови на полу, изобразив что-то вроде сердечка, и тут же размазала рисунок.
— Когда-то я верила, что стану вампиром. Вырасту и стану, — сказала она и порылась в кармане растянутой толстовки. — Хотите рафаэлку? Праздник всё же, — она протянула ему на ладони растаявшую конфету.
Он перекинул сигариллу на другую сторону рта с деловитой усмешкой, точно зубочистку для ровных рядов, тронутых жёлтым налетом. Теперь привкус тёмного шоколада ощущался в воздухе почти что физически, Dark Crema Captain Black.
— Вампиром, бл…ть, — он не обращал внимания на продолжающую пачкать белые кроссовки тёплую жидкость, раз облизав губы, чтобы ощутить приятный привкус железа. — Стала? — поинтересовался с усмешкой, кроющейся в щелчке языка, мужчина.
Энергетических ему хватало по жизни в одном своём лице, а кровопийцами становились и обычные люди, поэтому ничего нереального в становлении тварью он не видел. Не мистической же, книги о которых валяются в каморке второго этажа, где создаётся определённый образ, чаще политый сверху сливками. Сливки тоже в конечном счёте сворачиваются и становятся отвратными на вкус. Медицинский диплом, висящий на стене в его старой комнате себя мало оправдывал в знаниях о всяких синдромах Ренфилда, болезнях порфирия, что чаще относят к этому. Простейший каннибализм на ум из жизни. Был знакомый с синдромом Катара, что грозился сожрать его мозги, пока он спит. Да было бы чего жрать, точно так же, как были бы, так сотрясение бы получил давно.
— Как романтично в узком коридоре под луной жрать конфеты, жаль Романы не одобряют. Жопа не слипнется, а зубы повыпадают, — с притворным умилением, смешавшимся со смехом отозвался мужчина, смерив взглядом девушку. Скорее уже видела нижний ряд зубов, где заменён железкой один зуб, но гордо назван серебром и смешком: «От нечисти, хотя свой своего издали видит». — Оставь глазированные мысли при себе, похороны тоже праздник.
— Да иди ты нахер, — сказала она ровным тоном, зашвыривая смятую конфету точным броском в кадку с пальмой. Её прозрачно-голубые глаза скользнули по фигуре мужчины снизу вверх, недобрая улыбка изогнула потрескавшиеся губы, которые она часто облизывала. — А меня, кстати, Мая зовут. Потому что я родилась в январе, — добавила она мягко, отойдя от него шагов на пять.
Она вернулась к двери, на которой была цифра «8», легла на лавку напротив неё, закинув одну ногу на другую, и принялась насвистывать мелодию из «Убить Билла», получалось очень похоже.
Сколько она уже здесь? Часа три? Больше? Ожидание её не напрягало, наоборот, здесь было очень спокойно. Но почему она не заметила, как исчезли все люди? И сколько ещё ждать?
— Только что оттуда, — отозвался Рома, отмечая, что в её время не таким был совсем, и ухмыляясь в ответ. Если все фломастеры разные, то он вымоченный в спирту до состояния такого, что не может писать. Цвета нет.
— Забавно, учитывая, что меня Ромой назвали по сдохшему отцу матери, что ром всю жизнь бухал и на вопрос, как назвать, с похмелки ответил: «Рома», — он затушил сигарету о стену, отходя, сложив одну руку за спину, в мягкую и обволакивающую темноту, садясь на подлокотник. — В то же утро и скопытился.
«А если восьмерку перевернуть, то будет чёртова бесконечность», — невольно с неприятным желчным уколом подумал Роман, перекатываясь с неудобного места бесцеремонно прямо на лавку. Не заботило, задел или нет, надо было бы, так и вовсе поднял бы и на колени себе положил.
На вопрос, что ему мало лавочек свободных, несомненно, ответил бы, что ему нужна эта из придури и принципа. Ему было слишком меланхолично-скучно.
— Как думаешь, если прямо сейчас в окно выйти, ты в небо упрешься или полетишь вниз и растечешься кровью и рассыплешься костями на асфальте?
— Второй этаж, — ответила Мая. — И решётки на окнах. Выхода нет. Даже там, где табличка «Выход» светится, кирпичами проход заложен, я проверяла, — она поднялась, отодвинулась на край лавки, кивнув подбородком в дальний конец коридора. — Зато сюда никто не проберётся. Мы в безопасности.
— Верёвка и мыло вместо шоколадной медали, то что нам пророчили, вороша кости в бетоне, — проговорил Рома. — А золото на пьедестале оказалось даже не сладостью с шуршащей бумажкой, а жидким и вылитым на голову раскалённым. Именно то, чего мы ждали, — оскал разрезал лицо от уха до уха.
Мужчина расположился вальяжнее, кончик языка грея над пламенем в задумчивости. Кремень не хотел выбивать искру с первого раза, старьё неисправное.
— Жизнь — это бесконечное «Try again», а вот смерть играет, — он лязгнул двумя кольцами по одному из этих слов на каждом. — Мы просто вмонтированы в этот дом. Я могу взять лом, ты можешь взять лом, кто-то третий сломать шаром эти стены и стереть нас с лица земли, опять промешав кости в бетономешалке… — пожал плечами мужчина. — И какая опасность, если ты знаешь все возможные исходы. Ни по тебе, ни по мне никто никогда не заплачет. Скука.
— Мыла в туалете тоже нет, — меланхолично сказала Мая. Эм проверяла. Она всё и всегда проверяет, только вот зачем? Эм умна и осторожна, если её слушать, доживёшь лет до пятидесяти, а то и до пенсии. Только придётся есть кашу на завтрак, пить противный зелёный чай, высыпаться, раз в полгода ходить к гинекологу и избегать таких, как этот Рома. К чёрту Эм. — Я бы хотела взять лом, — сказала Мая, нервно улыбнувшись и прикусывая острым клыком губу справа. — Я бы могла идти по городу и херачить им всё, что плохо. Проехал на красный свет — получи ломом по лобовухе; обвесил бабушку на полтинник за подмороженные мандарины — вот, дорогой, тебе меж глаз, впредь будь внимательнее. А стёкла витрин рассыпались бы с таким божественным звоном, а тачки этих уродов, что обливают водой из луж, хрустели бы, как майские жуки… А плакать по мне не надо. Не люблю, когда из-за меня плачут.
— А нет, потому что у меня лежит, — выскочило бездельно в пустоту, пока мужчина сполз лениво со скамейки, — вместе с бензином и полусгнившим сухим кактусом. Не получится наркоты толкнуть лаборанту, так взрывчатку соображу. Серная кислота это так, рот прополоскать, пока зубы табаком почистишь, — его не надо было спасать от смерти, скорее спасать его надо было от жизни, пока он не выложил ей джокера во флэш рояле. Жаль, победителей в этой игре всё равно нет, иначе хваленая жизнь в лице обычной неприметной девки сидела бы за стеной в рубашке, скрученной за спиной, терпящая смиренно все издевательства над собой.
— Но мы не выйдем отсюда, потому хреновый из тебя получится воображаемый борец за справедливость, — Рома рассмеялся хрипло и противно. Что за цена словам, что не получат реализации? А нет у них цены, только возможные последствия. — Какое счастье, — притянул желчно, — ибо я был бы твоей первой жертвой, но второй раз подыхать не было страшно, что уж про третий, четвёртый, пятый.
На последнюю фразу он засмеялся, бурда это заливная, что покойников на том свете слезами заливает. Он и был рад, что за него плакать попросту некому. Ибо нет того света, ровно как и этого, потому что окружает только непроглядная и вязкая всепоглощающая пустота. Доказывает своим примером. А пример из него всегда был хуже, чем скверный.
— Мы не хотим справедливости, — сказала Мая и прикусила язык. — То есть я хочу, конечно, но я в неё не верю. И мы не хотим случайных жертв, — она поднялась на ноги, сделала несколько шагов мимо кабинета вперёд и назад. Снова опустилась на лавку, стащила с волос резинку и встряхнула головой. — А чего ты такой мрачный, Рома? — спросила она и впервые посмотрела на него в упор, прямо в глаза.
— Да и ты на единорога, блюющего радугой, мало похожа, взять лом, достать ножи… — улыбнулся уклончиво, застыло в уголках губ бесовское. Реальность ломала все очки во внутрь, начиная с розовых, кончая солнцезащитными, оставляя слепыми котятами в тазу с водой без права выбора. И он хотел утопить свою жизнь, как топят бездомных котят.
Photo by Peter H on Pixabay
Автор публикации
