Сны забываются. Придумай сама
Аглая вернулась домой далеко за полночь. В этот дом, принадлежащий её тётке, приехала она чуть больше года назад. Был он крайним на улице, за ним простирались луга и роща, за которой зимой виднелось тихое кладбище.
Расстояние от калитки до дверей преодолела она в полной темноте, никто не вышел на порог, чтобы встретить её. Половицы встревожено скрипели под ногами, хотя Аглая старалась ступать осторожно. Часы в гостиной мерно отсчитывали минуты, и девушке казалось, что этот звук проникает в любую комнату дома.
Она прошла в спальню и повалилась на постель прямо в одежде. Голова кружилась от шампанского, от счастья, от поцелуев. Она верила, что Николай приедет, и дождалась его.
Несмотря на сильную усталость, сна не было. Аглая сняла платье и распахнула окно. Стало чуть легче дышать. Незадолго до рассвета хлынул дождь. Капли ударялись о подоконник, и было слышно, как они стучат по подоконнику соседней комнаты. Звук был объёмным, но странным: она подумала, что там, за другим окном, идёт другой дождь — мельче и теплее.
В окно постучали. Аглая вскочила, увидела промокшего улыбающегося Николая с огромной охапкой сирени, за которую он непременно получит нагоняй от Августы, но удивление в её глазах того стоило.
— Заходи же, — позвала Аглая.
— Нет, — Львов покачал головой. — Я подшофе, и весьма… Я не могу оскорбить тебя пьяным дыханием.
— Раз так, выйду сама, — девушка накинула на плечи поверх ночной рубашки шаль, взяла плед и пошла на улицу.
Они сели на влажное крыльцо, Николай положил голову на её колени.
— Пришёл сказать, что вечером уеду в Петроград. Спокойно, — сразу сказал он, — это по делам и всего на несколько дней.
— Почему ты не писатель? Не фабрикант? Не присяжный поверенный? — спросила Аглая со вздохом, гладя его волосы. — Правда, ведь ты мог быть писателем или юристом, мог бы через час или в понедельник утром ответить на моё письмо, сидя за бумагами в своём кабинете, перед тем как взяться за очередной рассказ или дело. Так нечестно. Все эти писатели и дельцы будут сидеть дома, а я даже узнать не смогу, что у тебя всё хорошо.
— Мы не выбираем пути. Но я тащу свой воз и иду своим путём. Ситуация в мире разворачивается кривобоко, все виноваты, но никто не хочет в этом признаться. А количество трупов в окопах Европы растёт… Ты устала от моих исчезновений и заскоков, милая. Не напрягайся, в жизни есть и другие неприятности. Цени себя.
— Себя не за что ценить. Просто живу.
— Просто живу — это диагноз или печаль? — усмехнулся Николай. — Никто не хочет, по крайней мере в относительной молодости, просто жить. Всегда хочется лучше и светлее, даже если есть уют и какой-никакой покой. А нужен счастливый неупокой. Вспоминаются времена, когда солнце было большим и пахучим апельсином, а небо подмороженным и голубичным. Я ценю и люблю то время и нас тогдашних, но ведь ничего не изменилось на солнце и в небе. Смотрел на звёзды… мало их у нас, какие-то одинокие они. Ты расстроена?
— Нет, Коленька, не расстроена, — ответила она. — Это ведь тоже естественно. Не бывает постоянного солнца-апельсина, влюблённость сменяется любовью. Я тебя люблю не меньше, чем год назад, просто стало меньше бескомпромиссной глупости. И те мы — это всё равно мы, а не другие люди. Просто живу — факт. Мне раньше казалось, что каждый человек должен приносить пользу, помогать ближнему, существование должно быть оправдано. А оказалось, что можно жить и без этого всего высокого.
— Приносить пользу, умирать за родину…
— Разве люди легко соглашаются умереть? Разве они думают, что смерть возможна и с ними? — спросила Аглая. — Кому-то выгодно выставлять смерть в ореоле славы, чести, долга. Смерть — это конец. И какая разница, погиб человек за родину или его повозка сбила?
— Какая разница? Это уже концепция. Как много миров в кучке дерьма. Как много умного мы не замечаем… почему нечищенные сапоги важнее непонимания мерзавца, убийства, вальса. Жить адекватно — не жить.
Они не слышали шаркающих шагов за спиной, а потому когда дверь отворилась и на пороге появилась старуха в тёмном одеянии и чепце, оба вздрогнули.
— Утра вам доброго, — сказала Аглая, отодвигаясь от Николая, чтобы дать той пройти. — Свежо сегодня, не простудились бы.
Старуха пожевала губами, ничего не ответила и спустилась с крыльца, постукивая тяжёлой тростью.
— Что за приведение? — спросил Николай со смешком. — Вроде умерла тётушка зимой?
— Это и не тётушка, это Авдотья Тихоновна, — ответила Аглая. — Ещё две старушки есть, тётины приживалки. Оставила в доме. Не гнать же их.
Из зарослей вышел серый кот и направился к Николаю. Он улёгся к нему на колени, подставляя голову под руки, начал мурлыкать.
— Старая мебель, дорогая, ничего не стоящая посуда, сытые коты, вспухшая от сырости земля, выжившие из ума старухи… Может, здесь в воздухе распыляют споры мухоморов? Погружение в запущенность. Я бы хотел забрать тебя из этого, — сказал Николай. — Когда-то я предполагал, что старики должны читать молодых и наоборот. Взаимопроникновение опыта и энергии, желания и основательности. Я заблуждался. Повторяться в удачных попытках других почти всегда означает обрекать себя на жизненный крах. Старики обрастают сединой консерватизма, нервически реагируют на опыты молодёжи; молодым претит мнимое всезнание стариков.
— У каждого своя реальность. Кажется, что разные реальности раскололи, как перезрелый арбуз, а я пытаюсь собрать их в целое.
— Мне уже пора, Аглая, — с сожалением сказал Львов и поднялся, бережно сняв с себя кота.
— Грустно, что ты уезжаешь. Но если бы не уезжал, это был бы уже не ты.
— Не грусти. Ожидание… придумай сама.
— Я не могу придумать про ожидание. Ждать тебя приятно, но хочется, чтобы ты всегда был. А грустить буду, как же я без этого? — Аглая улыбнулась.
Львов пошёл по заросшей травой тропинке и не смог не обернуться у калитки. Она стояла на прежнем месте на фоне покосившегося дома, в котором живут три старухи и кот. Сердце сжалось от внезапной жалости к ней. «Бросить всё, увезти в страну с тёплым изумрудным морем и любить, покуда жив».
Photo by Robert Jones on Pixabay
Автор публикации
