Дурман. Тепло и сухо
Рисование постепенно увлекло Каурского, хотя он долго не мог решиться приступить, задумчиво прохаживаясь мимо высоких окон, в которые стучал дождь.
Многое из того, что он делал, выходило хорошо, но немалая часть его начинаний нещадно забрасывалась. Каурский подчинялся импульсу, рьяно брался за новое, быстро остывая в процессе. Ему нравилось, когда признавали его многочисленные таланты, однако заниматься их развитием ему попросту было лень. Во времена, когда он не был никем увлечён, он целыми днями лежал в постели, перечитывая книги из отцовской библиотеки, и предавался фантазиям, не имеющим никакого дальнейшего применения.
После приезда в имение Полетаевых Каурский испытывал небывалую бодрость духа и стремление к деятельности любого рода. Причины этого настроя были ему самому непонятны, но он радовался, что смог выйти из привычной апатии, которая не отпускала его последние несколько месяцев.
Стемнело. Каурский с сожалением оставил кисти и придирчиво посмотрел на холст.
— Мне нравится, Андрей Венедиктович, — сказала Полетаева, шагов которой он не услышал из-за шума дождя.
— Пока это скорее набросок, Дарья Сергеевна. Не ожидал, что так рано стемнеет. Если вы распорядитесь принести сюда свечи, я бы мог продолжить.
— Идёмте ужинать. Михаил Аркадьевич с сестрой с ног сбились, вас разыскивая. Раиса Аркадьевна упрекнула меня в том, что я вас спрятала, — улыбнулась Полетаева.
— Порой я сам не прочь спрятаться. А что бы вы хотели видеть на фоне во втором действии, где поёт губернаторша? — он ненавязчиво и уверенно взял её под руку и повёл к дверям. — Что если за ней будет арка, увитая виноградом, и жёлтое закатное солнце?
За столом уже все собрались. Смеялась губернаторша, беседуя с Горичевским, Екатерина вежливо улыбалась, но была напряжённой. Аполлинария Николаевна отошла от окна, когда вошёл Каурский с Дарьей Сергеевной.
— Мы вот ужинаем, Даша, а Ильи-то всё нет, — сказала она. — Как-то он там под этим библейским ливнем, один, в чистом поле?
— Ужинайте спокойно, Аполлинария Николаевна. С ним всё хорошо.
— Да у тебя сердца нет! — воскликнула Аполлинария Николаевна. — Муж промок, иззяб, он, может, бедствие терпит…
— С ним всё хорошо, — повторила Дарья Сергеевна сквозь зубы. — Не устраивайте сцен прилюдно.
— Ты меня заботой о сыне попрекаешь?
— Послушайте, дорогая Аполлинария Николаевна, — вмешалась губернаторша, которая привыкла сглаживать неровности и споры, живя со вспыльчивым и цепляющимся к словам супругом. — Если Дарья Сергеевна уверена, что с Ильёй Ивановичем не случится беды, то вы можете в этом на неё положиться…
— Но и вы меня поймите, Евгения Васильевна, — причитающим тоном перебила Аполлинария Николаевна и часто заморгала, силясь вызвать слёзы. — Ведь сын родной в темени кромешной в непогоду… Даша, надо послать к нему!
— Река через мост пошла, — сказал Горичевский. — Я сюда еле доехал, уже почти затоплен мост был, а дождь после ещё лил.
— Да зачем через мост, мил человек? Мельница-то на этом берегу будет, — с раздражением заметила Аполлинария Николаевна. — Степан! Стёпка! Отправлю его к Илье, пущай поможет и…
— Илья Иванович в городе, — сказала Дарья Сергеевна. — Ему тепло и сухо.
— Да нечто в городе? Он ведь о мельнице всё хлопочет, он ведь…
— Повторяю вам: сейчас он в городе, — Дарья Сергеевна заметно побледнела. — Как и ваша компаньонка мадемуазель Лер.
Татьяна Яковлевна толкнула Аполлинарию Николаевну локтем и сказала со свойственной ей приторностью:
— Ах, ведь я вспомнила, Полюшка. Сама ведь я слышала, что он в город собирался.
— Да что им всем в городе, мёдом будто намазано? Антоша укатил, француженка отпросилась, Илюша зачем-то подался… Чего ему там спонадобилось, Даша?
— Боже мой, Аполлинария Николаевна… Вы ведь мните себя умной женщиной, а под носом ничего не видите?
— И не стыдно тебе, Даша, над старухой потешаться? Я твои шарады гадать не буду, хочешь что-то сказать, изволь, только говори прямо!
— Брось, Полинушка, не накручивай, — сказала Татьяна Яковлевна, бросая гневные взгляды на Дарью Сергеевну. — Тебе прилечь бы. Идём, я тебя отведу.
Аполлинария Николаевна не решилась более требовать объяснений, почувствовав, что в эту минуту невестка выскажет ей всё. И вряд ли это будет благопристойно, особенно при губернаторше. Душа Аполлинарии Николаевны жаждала скандала, с громкими обвинениями, заламыванием рук и непременно на публике, но при условии, что она будет жертвой и всё сочувствие достанется ей.
Татьяна Яковлевна увела Аполлинарию Николаевну, вслед за ними потянулись сёстры и приживалки, словно скорбная свита. У дверей Надежда Николаевна с сожалением оглянулась на стол и вздохнула. Ради десерта она готова была остаться, но опасалась попасть в немилость сестры, которая сочла бы это предательством.
— Постоянно у них так, — шепнула Раиса Каурскому. — То одна из-за стола уходит, то другая. Мы с Антошей пари заключали, чей черёд уходить, он мне три рубля проиграл.
— Нашла с кем спорить, — сказал Хруставин. — Он их тебе вовек не отдаст.
— А вот и отдаст! Я недавно подслу… услышала, что Аполлинария Николаевна его выслать отсюда хочет, денег ему даст. Говорит, от рук отбился, почтения никакого, а сладко есть-пить привык. Вообще она племянников терпеть не может, только при Дарье Сергеевне их защищает и нахваливает.
— Не всяких родственников любить можно, — сказал Каурский. — Однако мне с дядюшкой повезло. Всегда он меня баловал, и уж во что мы с ним только не играли… Кстати, дамы и господа, а не уединиться ли нам после ужина в каком-нибудь уютном зале этой приятной компанией?
— С удовольствием! — воскликнула губернаторша.
— Пожалуй, я распоряжусь, — сказала Полетаева. — Михаил Аркадьевич, проводите гостей в зелёную гостиную.
Photo by Anthony Cantin on Unsplash
Автор публикации
