Дурман. Ложь
Полетаева и Каурский сразу прошли в старую часть дома. В зелёной гостиной Горичевский зажигал свечи, ожидая их.
— Как Арсений? — спросила Полетаева.
— В забытьи. С ним Маша сейчас. Располагайтесь, я распорядился подать чаю.
Каурский прилёг, выбрав удобное положение. Рана беспокоила ноющей непроходящей болью.
Полетаева остановилась у стены с растениями и оборвала засохшие цветы.
Принесли чай, Горичевский разлил его по чашкам.
— Присядьте, Дарья Сергеевна, — сказал он с несвойственной ему мягкостью. — Надо выдержать всё. Я пытался деликатно выставить Хруставиных, но они ни в какую. Аполлинария Николаевна взяла их под своё крыло.
— Надеюсь, больше они ничего не выкинут, — сказала Полетаева и села в кресло. — Как вы полагаете, Андрей Венедиктович?
— Я не знаю, Дарья Сергеевна. Все считают их моими друзьями, но Раису Аркадьевну я увидел впервые здесь, а с Михаилом наше общение в столице носило поверхностный характер. Он был слишком прост и чересчур правилен, с такими людьми я не схожусь. Этот его выстрел удивил меня, и, пожалуй, я даже зауважал его.
— На вашем месте я бы не стал утверждать, что выстрел был случайным, — сказал Горичевский. — Господину Хруставину пора понимать, что за его деяния может наступить ответственность. Если решился делать — делай, но только с полным пониманием и ясной головой. Наломают дров эти чувствительные, а сами потом слёзы размазывают и прощения жаждут.
— Желать прощения — это так естественно, — сказала Полетаева. — И сейчас я готова просить о прощении Антона Антоновича, да поздно… Он не услышит и не ответит. Если бы я только могла предположить…
— Это не в человеческих силах, Дарья Сергеевна, — сказал Горичевский. — Не успел сообщить, около получаса назад приехали племянники.
— Что они, как?
— Кое-кто не стоит на ногах по причине чрезмерного пития, остальные ожидают ужина, вероятно.
— Надо пойти и…
— Не нужно, Дарья Сергеевна. Пусть сами.
Аполлинария Николаевна переоделась в чёрное платье, нацепила шляпку с вуалью, придирчиво посмотрела на своё отражение и нахмурилась. Чего-то явно не хватало в её скорбном облике. Она взяла пудреницу и провела пуховкой по впалым щекам. Лицо сделалось бледнее, а значит, по её мнению, более уместным в сложившейся ситуации. Она запустила пальцы в шкатулку, нашла одну брошь, повертела её в руках, затем другую, чуть меньше, и приколола её к лифу. После всех приготовлений она велела позвать к ней племянников.
Племянники вошли нестройной толпой. Аполлинария Николаевна встретила их у порога, несколько раз горестно вздохнула, поднесла к глазам платок.
— Что, родные мои, не послушали тётку? Вот и погубила Даша нашего Антошу…
— Он саблю глотать придумал, — ответил ей из угла Юрий Антонович, брат Антона Антоновича. — Её отобрать пытались, да нечто с ним сладишь? Пьян был вусмерть, лягался, укусить норовил.
— Остался бы дома, был бы пьян и жив, — прервала Аполлинария Николаевна. — Уж как я упрашивала Дашу не пускать Антошу, я уж умоляла, в ногах у неё ползала, а она назло мне, старухе, самого моего любимого племянника погубила.
— Следователь там был, говорит, несчастный случай, — сказал Юрий Антонович. — Тётушка, за упокой души бы выпить… Прикажите поднести графинчик.
— Не напьётесь всё никак! — раздражённо выкрикнула Аполлинария Николаевна, но тут же спохватилась. — И выпей, мил человек, выпей, — сказала она слезливо. — Как-никак братец это твой, невинно погубленный.
Перешли в столовую. Пока желающие пили и закусывали, часто забывая повод и переходя на смешки и весёлую болтовню, Аполлинария Николаевна продолжала рассуждать о том, что Даша и только Даша виновата в случившемся. Чем больше было выпито, тем охотнее с ней соглашались, и лишь Юрий Антонович продолжал бубнить про несчастный случай.
К ним присоединились Хруставины, Раиса и Михаил Аркадьевич, Аполлинария Николаевна их поцеловала по очереди в затылок и назвала «чистейшими существами», коих она непременно спасёт от всего дурного, что исходит от Даши.
— Расскажи, детка, как ты пострадала, — велела Аполлинария Николаевна Раисе, потребовав тишины.
Раиса поднялась, приложила тыльную сторону ладони ко лбу и два раза коротко вздохнула.
— Мне необходимо было срочно поговорить с Андреем Венедиктовичем, — начала Раиса. — Он не сразу открыл мне, а когда я вошла к нему в комнату, то увидела выглядывающий из-за ширмы краешек женской сорочки. В его комнате была Дарья Сергеевна! А чуть ранее они целовались при всех в дальней гостиной. Весть об его измене подкосила меня, ведь прежде он клялся мне в любви…
— Не продолжай, дитя моё, — прервала Аполлинария Николаевна. — Брат Раисы Аркадьевны не мог не заступиться за сестру. Этот честный, глубоко порядочный мальчик остался один на один с развратником Каурским, и тот едва не убил его.
Михаил слушал это, краснея от стыда. Он ожидал, что раздадутся крики: «Ложь!», «Они все лгут!», но на него смотрели с сочувствием, а Каурского осуждали.
Да, он, Михаил Хруставин, защищал честь сестры, а негодяй Каурский чуть его не убил. Вскоре он и сам начал в это верить, смотрел на остальных смелее, а на Аполлинарию Николаевну как на благодетельницу.
Раису несло.
— В той гостиной Дарья Сергеевна сидела на коленях у Каурского, а потом на коленях доктора, — сказала она. — Дарья Сергеевна потешалась над своим супругом, говорила, что он глуп и ни о чём не догадается. Я сделала ей замечание, и тогда она прогнала меня.
Аполлинария Николаевна расплакалась.
— За что? Нет, ответьте мне, за что она так с Ильёй Ивановичем? Пускай я мать, мне его жалко, но разве вам не жалко его? Он трудится, себя не жалеет, чтобы и вам в том числе было тепло и сладко, а в это время его супруга, в его же доме позволяет себе эти гнусности…
Об Антоне Антоновиче как-то забылось. Пришла Татьяна Яковлевна и тоже вспомнила несколько подробностей того, что она «собственными глазами, вот как вас сейчас», видела.
— В той части дома укоренился разврат и грязь! — сказала Аполлинария Николаевна, подводя итог. — И только мы можем дать отпор этому злу.
Полетаева долго сидела возле Арсения, держа его за руку. В какой-то момент ей показалось, что он не дышит, она вскочила на ноги, заметила, как дрогнули его веки, и поняла, что он жив.
Мысли вернулись к Антону Антоновичу. Вспомнилось, каким весёлым он был в день отъезда, как мечтал увидеть шпагоглотателя. Если бы она не дала ему экипаж в тот день, был бы он сейчас жив?
Она покинула детскую и пошла по тёмным коридорам к боковому входу. За ней скользнула тень. Полетаева обернулась, выдохнула с облегчением.
— Я испугал вас, Дарья Сергеевна? — спросил Горичевский.
— Я сама себя пугаю, Павел Казимирович. Вы почему не спите?
— У Каурского жар. Сделаю ему перевязку. Вы во флигель собрались? — он посмотрел на неё пытливо.
— Да.
— Не ходите туда одна и ночью, прошу вас. Я ведь ни о чём никогда вас не просил, Дарья Сергеевна. А сейчас прошу.
— Если так… Вы пойдёте завтра туда со мной?
— Да, завтра, когда вам будет угодно.
— А я хочу вас попросить… Дайте мне какую-нибудь настойку, Павел Казимирович. Ромашку, пустырник, дурман, мне всё равно. Я хочу спать и ничего не видеть и не думать.
Горичевский принёс ей стакан с разведённым в нём лекарством. Полетаева выпила горькую жидкость и вернулась к Арсению.
Photo by Walter Walraven on Unsplash
Автор публикации
