Экстра. Проспект Героя
21+
Улицы пустынны. Ни в одном окне нет света. Ветер гоняет по дорогам огромные шары перекати-поле, которые приносит из степи. Из-за угла выходит парень с битой в оранжевом спортивном костюме, но я успеваю спрятаться за чудом уцелевшим деревом. Оранжевые не ходят по одному.
Слышны крики и смех. Весело им, уродам.
Я иду в противоположную от них сторону, сворачивая вглубь во дворы. Снова крики, только теперь слева. Похоже, что здесь две банды оранжевых. Повезло так повезло.
Если идти куда глаза глядят, то велика вероятность оказаться в тупике, что со мной и происходит. Четырёхметровая стена из бетона и мусора встаёт на пути. Можно было бы перебраться через ограждение, но не с одной рукой. Придётся возвращаться. Я иду спокойно, чтобы восстановить дыхание. Было бы правильнее и вовсе отсидеться где-то, пока оранжевые не уйдут, но укромных мест нет. Однотипные дома, утрамбованная потрескавшаяся земля, на которой ничего не растёт, и перекати-поле.
Две девушки забегают в подъезд ближайшего общежития. Редкая удача, подъезды обычно закрыты. Захожу вслед за ними, слышны их шаги наверху и всхлипы. Им бы тоже успокоиться.
Я дёргаю каждую дверь на этаж без особой надежды, на третьем оказывается открыто, и вхожу в длинный коридор с белыми облезлым дверями. На стене висит большой плакат с бурой надписью: «Стой! Карантин!» Тут карантин, а сзади оранжевые… Так себе выбор, но он есть.
В сказках существует правило «трёх», тройка — это вообще магическая цифра. Я иду вдоль коридора и толкаю каждую дверь. Тот, кто не закрыл подъезд, потом дверь на своём этаже, мог оставить незапертой комнату.
Открытая дверь — это плохо, но по правилам сказки третья открытая дверь должна меня ждать. Самоубийцы не закрывают, чтобы быстрее нашли, остальным хлипкая преграда даёт хоть какую-то надежду.
Самая последняя в левом крыле дверь распахивается с тихим скрипом, и я оказываюсь в пятиметровой комнатке. На полу сидит хозяйка комнаты с поцарапанным запястьем, при моём появлении тонкий кухонный нож падает на пол из её слабой руки в успевшую накапать тёмную лужицу.
— Послушай меня, девочка, — говорю я ей, присаживаясь рядом, смотрю в лицо и замечаю, что «девочке» на вид около сорока лет. Я глажу её тусклые волосы с седыми прядями. Какая разница, маленький или взрослый, всем нужна поддержка. — Послушайте… Всё ещё может измениться. Не надо отчаиваться. Мне стыдно за банальные фразы, но лучшего я придумать не могу.
— Да и не надо, — говорит она безразлично. — Мне ничего больше не надо. Я хочу уйти. Не мешайте.
В противоположном конце коридора слышится звук разбитого стекла и гогочут оранжевые. Безразличие в глазах женщины сменяется испугом.
— Заприте дверь, — просит она и торопливо снимает с шеи верёвку с ключом.
В нашу дверь ударяется нога в ботинке с толстой подошвой. Женщина вздрагивает, закрывает уши руками и зажмуривает глаза. Я стою у стены, держа за ножку табурет. Если они ввалятся сюда, хотя бы первому проломлю голову.
Женский визг, удаляющиеся от двери шаги.
Слов мало. Я уйду, она закончит начатое.
— Хотите, что-нибудь сделаю для вас? — предлагаю я. — Чтобы вы поверили, что ждать и жить стоит.
Женщина поднимает на меня выцветшие тоскливые глаза. Она не знает, чего пожелать.
Я откручиваю деревянную ножку от табурета. В моей руке оказывается подобие биты с торчащим у основания штырём. Тихо проворачиваю ключ в замке, бросаю его ей:
— Закройтесь, я потом постучу.
Оранжевых двое, они возятся с девушкой, вторая лежит без сознания.
— Соси, шлюха! — кричат они.
Я подхожу сзади, первого вырубаю сразу ударом импровизированной биты по затылку, второй успевает вскочить на ноги, но он безоружен. Его бита валяется далеко, он же не ожидал ничего подобного, он привык к не-сопротивлению.
— А кто это у нас тут такой холёсенький? — сюсюкаю я и бью его в нос. — Как звонко хрустуло! Чей это сыночек? — ему прилетает в ухо. — Кто твой папочка, мальчик?
Оранжевые — дети неприкосновенных. Это мерзкие отпрыски чиновников, которые сходят с ума от своей безнаказанности. В конституции прописано их право на беззаконие, они не могут трогать силовиков и тех, кто в системе, остальные перед ними беззащитны.
Пока я добиваю одного, другой сидит и ошалело смотрит на происходящее. В его голове не укладывается то, что он видит.
— Вот, теперь и тобой займёмся, — говорю я ему. — Это ещё что? Такой большой мальчик и обмочил штанишки?
Девчонка тоже смотрит, распахнув глаза. Я замечаю, что у неё порван рот.
Окровавленная палка касается лица оранжевого.
— Открой рот и покажи, как ты умеешь, — говорю я ему. — А ты лучше отвернись, — советую девушке.
После я возвращаюсь в дальнюю комнату. Женщина видит моё перепачканное лицо и руки и всё понимает. Она набирает в таз ржавой воды из батареи, я умываюсь, заодно ополаскиваю ножку от табуретки, не пропадать же добру.
— В коридоре две девчонки. Вместе отнесёте оранжевых к помойке. Там крысы, думаю, проблем не будет.
Я оставляю ей пачки денег на табуретке и ухожу.
Над городом встаёт солнце. Оранжевые исчезают, как вампиры на рассвете. Я иду по улицам, которые заполняются людьми, спешащими на работу, и через час выхожу на проспект героя Северского. Его шестидесятиметровая статуя призывает тучи, становится мрачно, накрапывает дождь. Выше только стометровая статуя правителя.
Северский был советником президента-императора, многое сделал для укрепления его власти, и его отравили враги государства. Его сын был выдающимся учёным, совершившим прорыв в области вечной жизни. А я… Я тоже, наверное, оставлю след в истории.
Солдаты маршируют на открытом плацу. Здесь особое покрытие, усиливающее звук шагов. Я дохожу до красной черты, за которую нельзя заходить, и переступаю её. С двух сторон ко мне несутся собаки, бегут люди с автоматами. Темнеет в глазах. Я ложусь на мокрый асфальт и почему-то смеюсь до слёз, или просто дождь стал сильнее?
Одна собака ставит лапы мне на грудь и утробно рычит, её за ошейник оттаскивает солдат, вот их уже несколько… несколько сотен, заносящих ноги в бравом марше над моим лицом.
Photo by Sanam Maharjan on Pixabay
Автор публикации
