Бояре. Покушение
Настал день пира. Иван Фёдорович нарядился и вышел гостей встречать. Был он радушен и весел, каждому слово приятное сказал и улыбнулся.
— Какая муха Мстиславского укусила? — удивлённо посмеивались гости. — То глаз из-под бровей насупленных не видно, волком глядит, а сегодня светится словно месяц ясный.
Щедрость угощений тоже поражала: закуски и кушанья сменяли друг друга нескончаемой чередой, напитки лились рекой. В честь свадьбы такой пир закатить не стыдно было.
Когда стихли именинные здравицы, Иван Фёдорович поднялся, обвёл присутствующих взглядом и к Годунову подошёл.
— Обещал я, Борис Фёдорович, и в честь тебя слова произнести, — сказал он неспешно, с мыслями собираясь. — Что бы меж нами ни было прежде, а должен я признать твои заслуги. Не был бы ты умён, при царях бы не удержался. Пусть не так знатен ты, да стал Великий боярин, самый из нас к царю близкий.
«И самый богатый теперь, — подумалось с неприязнью. — Всё под себя гребёт, и промыслы, и луга, и поместья, да всё мало ему».
Годунов голову склонил почтенно, поднимаясь с места тотчас, как должно, руку на сердце положив. Однако не глупцом был, не хотел со стороны снисходительным показаться да насмешливым: услужливо улыбался, проглатывая с куском ароматного горячего мяса встревающие: «Да говори уже, чего тебе от меня надо, просто так заслуги признаёшь, да вровень встаёшь? Высмеиваешь лишь в кругу своих. Главный думный боярин да Бориса Годунова заслуги признаёт. Кого смешит, кому сказать…»
Иван Фёдорович улыбнулся через силу, попробовал продолжить, да сбился и рукой махнул. Хвалебные слова так и застревали в горле.
Слова были пропитаны ложью, но Годунов смотрел в глаза напротив не моргая, въедливо, постукивая по кубку вина. Улыбался с самой правдивой непринужденностью и смущённостью. Однако надеялся, выглядевшую не так величаво, что сравнить грешно с гордостью.
— Честь стоять вровень с тобой, Иван Фёдорович, и позабыть старые обиды, — поблагодарил он сумбурно, оттого, что была эта брячина* пустой, а болтать-то горазд… Столь сравнимо, как пред ним в доброй памяти ещё и Шуйские начнут…
— Долгие лета Борису Фёдоровичу! — выкрикнул Иван Фёдорович, поднимая вверх чарку.
Бояре переглядывались: то ли выпил Мстиславский лишнего и умом тронулся, то ли замыслил чего, а без выгоды угождать Борису не стал бы.
Новая перемена блюд отвлекла на себя внимание, потянулись руки за угощением, вновь наполнись кубки и чарки, продолжились чинные беседы боярские.
Задерживаться Годунов не планировал надолго, желая сослаться на дела в приказе, но усилием воли заставлял себя улыбаться рядом сидящим боярам. Он никогда не заставит их себя уважать, кроме одного проверенного способа.
Иван Фёдорович поднялся и покинул палаты, спустился на двор, оглянулся по сторонам и в клеть хозяйственную направился. Там, на сене развалившись, ждал его Михаил, как условлено было. Заметив Мстиславского, он поднялся и к нему подошёл.
— Давно я тут сижу, Иван Фёдорович, а ты никак забыл про меня? — спросил Михаил, пытаясь ровно в глаза боярину посмотреть. — Велел бы и мне со стола чарочку поднести.
— Да ты на ногах не стоишь, гад! — прошипел Мстиславский, хватая его за распахнутый кафтан.
— Ты на ноги не смотри, Иван Фёдорович, а голова и руки у меня действуют без отказа, — ответил Михаил c самонадеянной ухмылкой. — Ты меня знаешь, я в любом состоянии…
— Связался я с тобой, образиной, видно, бог разум отвёл, — сказал Мстиславский сквозь зубы и вдруг заметил Годунова, который на крыльцо вышел.
Годунов, увидев, что глава празднества удалился, так и подумал, ссылаясь самому себе на смутное предчувствие, что и ему пора, пора…
«Ишь ведь, не сидится ему, не пируется, — подумал с раздражением Иван Фёдорович. — Всё-то его к семье, да к царю поближе тянет».
— Уходи, Михаил. Отменяю я всё. Видно, знак мне такой вышел, — сказал Мстиславский и почувствовал облегчение. — Не бывать дурному делу. Убирайся с глаз моих.
Он подошёл к Годунову, взял его под локоть.
— Благодарю, Борис Фёдорович, что на пиру моём побывал. Рано уходишь, но я понимаю, дела и важнее есть. Не все сидят, покуда под лавку не свалятся, да черти за пятки щекотать не начнут. Хотел проводить тебя да вижу, ты не один. Будь здрав, боярин, — сказал Мстиславский.
— Благодарю за приглашение, — проговорил Годунов. — Ни в коем разе обидеть тебя не хочу, но правда твоя, боярин, — потоки прохладного воздуха немного освежили мысли, хотелось даже пропустить крепкое и язвительное, что из-за таких как он, обычно не имеет привычки в одиночестве ходить, но ощущал, что что-то пошло не так, что ещё не сказано было ему что-то главное… Или им, чёрт его разберёт. Не мог объяснить, однако прокашлялся, пожелав того же, ещё и с горочкой, относительно доброго почивания, удалился. Рядом шёл небрежной походкой Демьян.
Михаил прислонился к дощатой стене. На ногах он и впрямь держался с трудом, но сразу сообразил, что отмена дела означает одно — денег обещанных он не получит. Денег, которые приятной тяжестью наполняли бы его карман, холодили пальцы, сулили развлечения и долгие хмельные деньки.
«Ну, нет, Мстиславский, дал слово, так и заплатишь, как уговаривались», — подумал он и вышел из укрытия. Схватил подвернувшегося мужика за рубаху.
— Эй, лупоглазый, который здесь Годунов будет? — спросил отрывисто.
— Представительный из себя, — важно ответил мужик. — Кафтан на ём галуном обшитый. Да он уж и за ворота вышел, ждёт, пока коня ему подадут.
Михаил оттолкнул мужика и бросился вдогонку. В темноте еле разглядел он силуэты двоих мужчин и, не забыв об осторожности, пошёл за ними.
— Борис Фёдорович, человек какой-то за нами тянется от самых ворот, а ты разгуливать вздумал, — посетовал мужик, не отставая от царского шурина, но и не ровняясь.
— Если за нами, так и выясним, если нет, так темень ему и враг, и друг, бог нам всем судья, — пожал плечами Годунов, глядя на то, как Демьян поправил шубу его на своих плечах, что для удобства накинул ещё ранее, да переложил в другую руку прутья гибкие, дабы применение им в приказе найти, не веником же поганым людей гонять неимущих, да ещё которым неймется.
В узком проулке набросился Михаил на того, кого его опьянённый разум Годуновым назначил. Успел дважды кинжалом под рёбра ударить, но поднялся вдруг шум, набежали люди какие-то, в зубы ему двинули, руки скрутили, поволокли куда-то.
Как стремительно всё произошло, и понять Борис Фёдорович лишь успел, что не попусту его подозрения были. Ума сложить-то много не надо, лишь вопрос, отчего раньше не сообразил, когда оно было наиболее неожиданно. Что с ним делать, он подумает завтра, а пока ночь спит пусть покойно, как Годунов ему и завещал.
Иван Фёдорович о покушении и пленении Михаила тотчас узнал, за голову схватился, одним махом бокал с хмельным мёдом осушил. Гости оживились, повскакивали: ещё бы, нападение на первого при царе человека всяко занимательнее будет, чем про урожай репы разговоры.
— Вот так, Фёдор, попал я как кур в ощип, — сказал Иван Фёдорович сыну. — И мне, дураку, наука, и тебе пусть в назидание будет.
— А потому что неймётся тебе всё, ой, неймётся, что теперь, рад? Сообразил на свой манер, — едко покривился Мстиславский-младший. Упрекать смысла не было, что сделано, то сделано, вопрос лишь, как теперь коснётся. А не коснуться не могло, ведь кто-то не сможет удержать языка за зубами, грозясь его лишиться, а кто-то… Обладает «исключительным» даром убеждения. — Не о назиданиях думать и уроках надо, а соображать, как от этого откреститься, а ежели… А оно так и получается, что шиш там плавал, в меньшей мере постараться. Тебе-то хорошо, доволен, а мне как это, Ай! — махнул рукой Фёдор. — Разгоняй этих, уши ещё греть будут, — отведённый до этого бесцеремонно за локоть старший Мстиславский был подтолкнут в плечо к столам.
Вот и Годунову праздник. То формальный повод ищи, чтобы что-то сделать, а иное само в руки. Лихо сообразили, лихо.
____________________________
Брячина* (устар.) — пир
Photo by rihaij on Pixabay
Автор публикации
